Гонки на выживание

— В силу специфики моей работы несколько лет мне пришлось провести в длительной командировке за рубежом, в Великобритании. Осенью девяносто третьего года я находился в Лондоне… Клоков не верил своим глазам и ушам. Несомненно, это был… Чернецов, но в нем уже не было ничего от того человека, которого он знал. Речь, дикция, манеры, жесты — все было другим, как бы из другой системы счисления… — Моя деятельность предполагает аналитическое исследование политических тенденций и ситуаций. Я прекрасно видел, к чему идет дело в Москве. Находясь в Великобритании, я был сотрудником одной из компетентных служб ее величества. Как и весь мир, я видел в Лондоне по телевизору, как горит «Белый дом» над Москвой-рекой. Вокруг было полно молодежи. Вы поймете мои чувства, поскольку, когда я выехал в свою командировку, в Москве вместе с женой остался и мой тринадцатилетний сын. В девяносто третьем ему уже было девятнадцать. Седьмого октября девяносто третьего года я был срочно отозван в Москву. Здесь я узнал, что мой сын Антон погиб в здании Верховного Совета. В одном из моргов Москвы жена нашла его, и в тот же день я увидел своего мертвого сына в полувоенной черной форме со стилизованной свастикой на рукаве, с удостоверением члена профашистского праворадикального объединения НДРЛ — "Национального движения «Русская лига». Оказывается, за то время, что я работал во имя безопасности своей страны, кто-то здесь, в Москве, втянул моего мальчишку в движение, которое было не просто глубоко противно моему духу, не только мерзко и ненавистно по существу, но позорно для меня и для моей семьи, для нашего рода потомственных русских офицеров, для имени его деда и моего отца, погибшего под Кенигсбергом.

Антон погиб не от шальной пули. Его застрелили в упор в затылок. И тогда я решил, что найду тех, кто отравил душу и совратил моего сына, что, если я не сделаю этого, моя жизнь будет лишена всякого смысла. В Лондоне я мог отсутствовать не более трех суток, но за время похорон и поминок, на которые собрались друзья сына, мне удалось многое узнать. Кроме школьных приятелей и товарищей по институту на поминках были и какие-то незнакомые юноши. Даже недолгого общения с ними было достаточно, чтобы понять, насколько серьезна ситуация. Я убедился, что профашистское движение в России умножает ряды, получает средства не только на издания газеток и широкую открытую агитацию, но и на формирование тайных военизированных подразделений, закамуфлированных под военно-спортивные общества и клубы. Теперь в жизни у меня осталась лишь одна задача — найти негодяев, задавшихся целью привести Россию к четвертому рейху… Клоков сидел, сцепив пальцы на коленях, и неотрывно смотрел на говорящего уже привычно сощуренными голубыми глазами.

— Мне удалось практически невероятное, и я был направлен моим английским начальством на работу в Москву, где в середине девяносто четвертого года проник в одну из таких военизированных правонационалистических организаций. Ситуация в России и Москве стремительно менялась, положение мое было чрезвычайно сложно. Я работал одновременно на Лондон и на Москву, но самая важная моя работа состояла в другом. Я понял: главная задача человека моей профессии сегодня решается именно в Москве. И для того чтобы добиться успеха, я должен употребить все свои знания и навыки не за рубежом, не где-нибудь в Калифорнии, Бангкоке или Лондоне, а в своей собственной стране. Около года потребовалось мне, чтобы выйти на след.