Гонимые

От него Хо узнал, что около трехсот лет тому назад северные соседи Китая — племена киданей — объединились под властью умного и храброго вождя Апаки. Они стали вмешиваться в дела империи, поддерживать мятежных военачальников и продажных сановников. Кончилось это тем, что им удалось посадить на императорский престол одного из военачальников. Новый император заплатил за это уступкой из своих владений части богатых земель и ежегодной данью в триста тысяч кусков шелковой ткани. Мало того — в сношениях с Апаки он должен был именовать себя его внуком. Столь жалкое и унизительное положение вознамерился было изменить преемник незадачливого императора. Но кидане разбили его войска, взяли город Бянь — тогдашнюю столицу империи, пленили самого императора. Независимым остался юг Китая, где позднее возвысилась династия Сун. А кидане образовали свою империю и по китайскому обычаю присвоили основанной династии новое имя — Ляо[30].

Бесконечные войны Ляо с Сунами не смогли ничего изменить. Но лет семьдесят назад на севере объявился новый опасный вождь. Им был предводитель кочевого народа чжурчжэней Агуда. Суны, как могли, подстрекали Агуду и, чем могли, помогали его войскам. «Железная» империя киданей, просуществовав два века, пала. Агуда провозгласил себя императором, присвоив династии имя Цзинь. Он сказал, что кидане были неразумны и недальновидны, назвав свою династию Ляо. Железо металл хороший, но его съедает ржавчина. Достаточно было доброго удара, и все разлетелось вдребезги. Цзинь — золото — никогда не теряет своих свойств, через века и тысячелетия оно будет сиять первозданной чистотой, и блеск его затмит все, что знали народы до этого.

Суны, так жаждавшие отвоевать руками чжурчжэней свои владения, просчитались. Едва утвердившись, чжурчжэни повернули оружие против своих покровителей, отбросили их далеко на юг, за реку Хуай-Хэ, заставили уплачивать ежегодную дань — двести пятьдесят тысяч лан[31] серебра и двести пятьдесят тысяч кусков шелка.

— Отсюда, — Ли Цзян назидательно поднял палец, — по примеру древних можно вывести поучение: несчастье приходит в ту дверь, которую ему открыли.

— Если я правильно понял, учитель, золотая династия — несчастье?

— Я не буду тебя учить, варвар! Ты глупее земляного червя, у которого нет головы!

— Достойный учитель, я ни о чем плохом не думал. — Хо почтительно поклонился.

Ли Цзян смягчился.

— Нельзя так говорить! Нами правит пятый государь золотой династии. Он молитвенно сложил руки. — Пусть небо пошлет десять тысяч лет жизни благословенному Ши-цзуну? — И тут же своим обычным голосом:

— Ши-цзун китайское имя. А по-чжурчжэнски его зовут Улу, что означает — Свищ.

Чтобы совсем успокоить старика, Хо сказал:

— Хорошее имя! А как зовут по-чжурчжэнски князя Юнь-цзы?

— Его имя Чунхэй.

— Достойный учитель, заранее прошу не сердиться. Я все хочу спросить у вас: почему монголов вы называете дикарями и варварами? Только потому, что они кочевники? Но и чжурчжэни были кочевниками…

— Молчи, неразумный! Чжурчжэни теперь живут по нашим обычаям и законам. А все, кто не признает этих законов и обычаев, есть невежественные, грязные варвары.

— Я это понял, учитель. Мы умны и мудры, мы лучше всех. Но из степей приходят варвары-кидане и правят нами двести лет. За ними идут другие варвары — чжурчжэни — и…

Старик боязливо оглянулся, попросил:

— Помолчи, глупый!

— Должен же я разобраться.

— Разбирайся про себя. Будешь разбираться вслух — уедешь к предкам на спине деревянного осла. Это говорю тебе я, старый Ли Цзян, видевший на своем веку столько несчастий, сколько нет на твоей голове и волос. В молодости, не зная отдыха, я познавал премудрости наук. Мне предрекали высокий путь. А я застрял на самой первой ступени чиновной лестницы. И все потому, что, как ты сейчас, любил задавать неуместные вопросы. Я мог бы стать богатым, но не брал взяток, как делают все, и этим навлекал на себя подозрения. Теперь я стал умнее…

— Вы принимаете взятки?

— Нет. Но я ни у кого ни о чем не спрашиваю. И свои суждения оставляю при себе. Живу поэтому, как ты сам видишь, спокойно. Да. Но самый лучший завтрашний день не вернет вчерашнего… И сыновей мне никто не вернет.

Незоркие глаза Ли Цзяна стали тусклыми, невыразительными, сам он сгорбился, под тонким стареньким халатом из дешевой материи обозначились острые лопатки. Хо, жалея его, сказал:

— Ли Цзян, если вы пожелаете, я буду для вас как сын…

— Э-э, Монгол, даже самый лучший вол не заменит скаковую лошадь. Не обижайся. И будь осторожен, Хо. Ты служишь в горячем месте. Ошибешься сгоришь, как бабочка в пламени свечи.