Гомункулус

Расспросив у коллег-академиков, как найти рыбаков, Бэр отправился на набережную. Рыбаков он нашел: сети были издали заметной приметой. Но столковаться с рыбаками не удалось: они не понимали, чего хочет от них «профессор». Не поняли Бэра и торговки птицей.

Сгоряча Бэр забыл, что и в Кенигсберге ему не сразу удалось договориться со своими поставщиками и что много раз они приносили ему совсем не то, что было нужно.

— Нет музея, нет лаборатории, нет материала… Как же здесь работать? — Он расстроился чуть не до слез.

А тут еще его семья, оставшаяся в Кенигсберге… Жене Бэра не хотелось, понятно, уезжать из родного города, и она всячески отговаривала мужа.

«Ехать в Петербург! — говорила она. — Да это все равно, что отправиться в экспедицию на Северный полюс».

И теперь, в своих письмах, она уговаривала мужа вернуться в Кенигсберг, к привычной и налаженной жизни.

Это сделать было нетрудно: Бэр не порывал с Кенигсбергом, он взял только отпуск. Но… Север, о котором он мечтал столько лет, был теперь так близок, так доступен!

Бэр подал прошение о заграничном отпуске: он хотел ехать в Кенигсберг за семьей.

Отъезд задержался. На этот раз причиной оказалась не обычная медлительность Бэра, а неторопливость петербургских чиновников. Они не спеша перекидывались прошением Бэра, пересылали его из «стола» в «стол», из департамента в департамент, требовали то справку, то удостоверение, а время шло. Сидеть без работы Бэр не умел: он начал присматриваться к академическим делам и скоро узнал замечательную вещь. Оказалось, что книга знаменитого русского путешественника Палласа «Зоография Россо-Азиатика», отпечатанная еще в 1811 году, вышла в свет всего в нескольких экземплярах.

— Почему так? — заинтересовался Бэр и услышал, что заказанные для этой книги таблицы рисунков до сих пор не получены.

Эти таблицы были заказаны в Лейпциге известному граверу. Тот почему-то их не доставлял и не отвечал ни на письма, ни на запросы.

Бэру поручили выяснить судьбу таблиц, а так как он собирался ехать за границу, то ему предложили заодно побывать в Лейпциге.

— Где таблицы? — спросил Бэр гравера, разыскав его в Лейпциге.

— Заложены, — весьма развязным тоном ответил гравер. — У меня очень плохи дела, я кончил работать, а таблиц так и не выкупил: нет денег.

Таблицы уже несколько лет лежали в закладе, гравер забыл о них, а академия его не очень беспокоила. Бэр выкупил таблицы и отправил их в Петербург, а сам поехал в Кенигсберг.

Вскоре петербургские академики получили письмо: Бэр извещал своих «почтенных коллег», что слагает с себя звание академика. Жена, друзья и знакомые сумели уговорить нерешительного человека, и он остался в Кенигсберге.

Академики выбрали на место Бэра немецкого профессора Федора Федоровича (Иоганна-Фридриха) Брандта, рекомендованного самим Гумбольдтом. Этот зоолог не медлил, не раздумывал и не побоялся возни с чиновниками. Он энергично принялся за дело и живо устроил лабораторию и даже зоологический музей.

Пока Брандт устраивал музей в Петербурге, Бэр занялся тем же самым в Кенигсберге. Начало музею было положено еще раньше: страусовым яйцом, гнездом какой-то птицы и чучелом, поеденным молью. Тогда еще Бэр обратился за помощью к охотникам, лесничим и всем любителям природы и при их содействии собрал неплохие коллекции. Теперь правительство отпустило денег на постройку нового здания для музея, и коллекции нужно было и сильно пополнить и разместить в новых залах.

При музее была выстроена квартира и для самого Бэра. Это было и хорошо и плохо. Теперь Бэру было рукой подать до музея, и он никуда не выходил из дому. Он гнул спину над микроскопом, продолжая все глубже и глубже проникать в тайны зародыша, и месяцами не показывался на улице.

Как-то ему пришло в голову, что недурно бы прогуляться за городом. Музей находился почти у городского вала, и до полей было совсем недалеко. Бэр вышел из кабинета, машинально оделся и пошел. Выйдя на вал, он увидел колосящуюся рожь.

Он был поражен: во время его последней прогулки за городом всюду лежал снег. Это он хорошо запомнил.

«Что ты делаешь! — горько упрекал он себя, бросившись с отчаяния на землю. — Законы и тайны природы найдут и без тебя. Год, два года — какая разница? Нельзя же из-за этого жертвовать всем…»

Впрочем, на следующую весну повторилась та же история.

От такой сидячей жизни Бэр заболел: начались приливы к голове, даже галлюцинации. Он так расхворался, что врачи велели ему прекратить работу и как следует отдохнуть. А тут еще со всех сторон посыпались неприятности. Умер старший брат и оставил в Эстонии родовое поместье. Долгов на этом поместье лежало столько, что нужно было немедленно ехать в Эстонию и спасать родной угол от продажи с молотка. Министр, раньше очень благоволивший к Бэру, за время затворнической жизни ученого успел от него отвыкнуть и начал к нему всячески придираться. Начались еще и политические волнения, а этого Бэр очень не любил.

«Нужно уезжать отсюда», — решил он и написал письмо в Петербург.

Академики еще раз выбрали Бэра членом академии.