Гомогенус

– О вкусах не спорят. Множество людей живут не так, как другое множество. Будь то культура одеваться, питаться, бытовые моменты, кто-то увеличивает кольцами шею, кто-то вставляет блюдце в нижнюю губу, а кто-то «для красоты» затачивает зубы. О человеке стоит судить по поступкам, по способностям, по величине вклада в жизнь, в развитие общества, а не по тому, как человек выражает свою любовь. Меня возмущает подход общественности к людям, имеющим однополые отношения, все эти насмешливые стереотипы и клише, эти люди не ассоциируются с сильными личностями, но бедам мы противостоим не хуже других, многие из нас служат в армии, стоят на страже порядка. Судить о людях подобн…

Турганов, конечно, слушал всё, но Гена вдруг оборвал свои рассуждения, он понял, что увлёкся, он здесь был не для этого, хотя проблема равенства была для него всегда важной темой.

Атмосфера была давящая, в кабинете стало душновато.

– Итак, мою мать с другими выгрузили во внутренний сектор, через некоторое время прошла перепись, все, кто знал гомосексуалистов до заключения, должны были назвать их имена, если показания вызывали хоть малейшее сомнение, забирали в допросные, по факту, это были пыточные, пытали жестоко – электротоком, избивали, топили в сырой мешковине, выколачивали имена и показания. Это касалось только тех, кто в лагере был по обвинениям в гомосексуализме. На одном из таких допросов моя мать и встретила свою любовницу, а впоследствии и сожительницу, а у меня появилась ещё одна мама.

Бровь Турганова поползла вверх.

– Всё верно, надзирательница влюбилась в мою мать. Режимы режимами, но только вот люди зачастую остаются людьми, всю нацию не опорочишь, а сердцу не прикажешь, и… и это привело её к краху, кто-то из сослуживцев всё же доложил о пристрастиях своей начальницы, и она была поставлена перед фактом: убить нас или разделить нашу долю, став узником этого лагеря.

Даже под страхом потерять всё, она выбрала нас и свою любовь, не изменила своим принципам, и мы стали жить, выживать вместе.

В «санатории» кормили ужасно, тяжёлая работа и страх того, что могут забрать работать «в реактор», как это называли между собой узники, заставляли людей предпринимать попытки побега, причём многие не пытались бежать навсегда, кругом были уже дикие места, животные, хлеще животных люди встречались в Зоне отчуждения, да и оцепления военных и опорные пункты, которые были рассыпаны по стране. Покидали лагерь только для того, чтобы добыть какое-то дополнительное пропитание в лесу, на брошенных складах, ставили силки и по сезонам занимались сбором ягод, также на севере Припяти в пятом микрорайоне, севернее кинотеатра «Прометей», в подвалах одного из домов начинается вход в тоннель, который прорыт уже после аварии на ЧАЭС. Это начало входа в Дыру Мародёра, городок, раскинувшийся под землёй, там бытуют все несогласные с вояками, узурпирующими власть в стране. За определённую «валюту» там можно найти разное. Конечно, караул ныне всё знал, с западной стороны «Санатория «Ч» участок заграждений вблизи рыжего леса был старым и ветхим металлическим забором с порванной рабицей и множеством лазов под ним. Однако при обнаружении кого-то за периметром его расстреливали на месте, бывало, спускали собак, и те разрывали бедолагу в клочья, устраивали засады, также в лагере объявлялся комендантский час. Часто люди в лагере просто слышали стрельбу со стороны западной границы «санатория», потом тела несчастных просто сбрасывали в яму, это создавало ещё более мрачную картину и очень удручало людей. Население «Санатория «Ч» сменялось быстро. Исключением разве что были дети, годам к тринадцати у нас подобралась компания, нам разрешали пройти через блокпост на смотровой площадке ЧАЭС и по дороге мимо пожарной станции ходить купаться на берег охладительного канала. Так, за пару лет, как нам казалось, мы обходили и изведывали уже всё вокруг, поэтому в очередное лето, наверно, нам было где-то по пятнадцать, при наступлении тепла сразу пошли не к охладительному каналу, а на берега охладительного пруда, срезали вдоль котельной и пошли на юг и в какой-то момент решили уйти с берега пруда и послоняться по округе здесь, мы удалялись от пруда и по случайности выходили к столовой №19. Было утро, запах свежего хлеба просто ударил в нос, мы, видевшие его только чёрствым и в лучшем случае без плесени, остановились, чтобы проглотить слюну, и быстро поняли, нам дальше нельзя. Я повернулся и увидел выпученные и оголодавшие глаза и лица моих друзей, и мне стало так тоскливо, я стиснул зубы и, сам не ожидая того от себя, вдруг скомандовал: «Так, все на берег, не вернусь через полчаса – уходите, считайте шёпотом, чтобы не сбиться».