Голый завтрак

И его пустые перископические глаза простреливали поверхность земли... По пятам за ним плелись наркоманы, и полупрозрачно-серые обезьяны, точно рыбьи остроги, устремлялись к джанковой Жертве и присасывались к ней, а потом все это снова втекало в Толстяка, так что его субстанция росла и росла, заполняя площади, рестораны и приемные всех стран серой липкой джанковой грязью.

Бюллетени Партийного Начальства расшифровываются гебефрениками, латахами и обезьянами, превращаясь в непристойные шарады — пердежный код соллаби; негры открывают и закрывают рты, сверкая срочными донесениями золотых зубов, арабские мятежники подают дымовые сигналы, бросая в бензиновые костры, сооруженные из мусорных куч, жирных сальных евнухов — они образуют самый лучший дым, который застывает в воздухе, черный и густодерьмовый; мозаика мелодий, печальная свирель горбатого нищего, холодный ветер, налетающий с почтовой открытки из Чимборацци, флейты Рамадана, фортепьянная музыка в конце продуваемой ветром улицы, звучащие со всех сторон полицейские сирены; на рекламе, совпавшей во времени с уличной дракой, проступает сигнал SOS.

Два агента, сбивая с толку чужеземные микрофоны, опознают друг друга по особому набору сексуальных извращений и таким сложным кодом ебут во все дыры атомные секреты, что лишь два физика в мире напускают на себя понимающий вид, и каждый из них категорически отвергает теорию другого. Позднее агента-приемника повесят, признав виновным в незаконном обладании нервной системой, и он в судорогах оргазма воспроизведет донесение прикрепленными к его пенису электродами.

Дыхательные ритмы старого сердечника, призывные вихлянья танца живота, тарахтение моторки по масляной воде. Официант роняет каплю, подавая мартини Человеку в Сером Фланелевом Костюме, который сматывается на 6:12, зная, что его засекли. Джанки вылезают в окно уборной китайской закусочной, а мимо с грохотом несется поезд надземки. Калеку заковбоили в «Уолдорфе», и он производит на свет целый помет крыс. («Заковбоить» на жаргоне нью-йоркских бандитов означает: убить ебучего выродка, где бы его ни нашел. Крыса и есть крыса, крыса — это крыса. Это доносчик.) Взбалмошные девственницы во все глаза глядят на английского полковника, который едет мимо, угрожающе размахивая пронзенной копьем визжащей дикой свиньей. Моднючий педик постоянно ходит в соседний бар, надеясь получить информацию от Покойной Матери, которая все еще живет в синапсах и должна вызвать дух неотразимого Нянюшки-Битника. Мальчишки, которые дрочат в школьных уборных и знают друг друга как агентов с Галактики Икс, переходят во второразрядное ночное заведение, где и сидят с жалким и напыщенным видом, пьют виноградный уксус и закусывают лимонами, приводя в смущение тенор-саксофониста, унылого араба в синих очках, подозреваемого в том, что он — Вражеский Сендер. Всемирная сеть наркотов, настроенная на струну протухшей спермы... перетягивающая руки в меблированных комнатах... дрожащая на предрассветных ломках... (Люди Старого Пита глотают Черный Дым в подсобке китайской прачечной. Меланхоличная Малютка умирает на ломках от передозировки времени или отнятия дыхания... в Аравии... Париже... Мехико... Нью-Йорке... Нью-Орлеане...) Живые и мертвые... на ломках или в отрубе... подсевшие или слезшие и снова подсевшие... приходят по джанковому лучу, а Поставщик жует Китайское Рагу на улице Долорес... макает сдобный торт в «Бикфорде»... его с лаем загоняет на Толкучку свора людей. Малярийные больные всех стран кутаются в дрожащую протоплазму. Страх скрепляет донесение говна клинообразной печатью. Хихикающие бунтовщики совокупляются под вопли сжигаемого ниггера. Одинокие библиотекарши сливаются в духовном поцелуе дурного запаха изо рта. Гриппозное состояние, браток? Боль в горле, назойливая и мерзкая, как обжигающий полуденный ветер? Добро пожаловать в Международную Сифилисную Ложу — «Да благошловит ваш Методишкий Епишкопальный Бог» (фраза, применяемая для установления речевого дефекта, типичного при парезе), — а не то первые же признаки твердого шанкра сделают вас ее уважаемым членом. Вибрирующий беззвучный гул густого леса и оргонных аккумуляторов, неожиданная тишина городов, когда джанки крадет себе на дозу, и даже Пригородный Житель пытается дозвониться по засоренным холестериновым проводам. Над миром вспыхивают сигнальные огни оргазма. Чаевник вскакивает и с криком «мне страшно!» убегает в мексиканскую ночь, угнетая затылочные доли мозга всех стран. Палач обсирается в страхе при виде приговоренного. Мучитель орет что-то на ухо своей неумолимой жертве. Поножовщики обнимаются в адреналине. На пороге Раковая Опухоль с поздравительной телеграммой...

Хаузер и О’Брайен

Когда они пришли за мной в то утро, в восемь часов, я знал, что это мой последний шанс, мой единственный шанс. Но они не знали. Да и откуда им было знать? Всего лишь обычный арест. Однако не совсем обычный.

Хаузер завтракал, когда позвонил лейтенант: