Голый завтрак

Чистильщик обуви нацепил зазывную улыбку и взглянул в безжизненные подводные глаза Матроса, глаза без тени сердечного тепла, вожделения или ненависти, да и любого чувства из тех, что мальчишка когда-либо испытывал сам или замечал в других, одновременно спокойные и настороженные, бесстрастные и хищные.

Матрос наклонился вперед и приложил палец к руке мальчика с внутренней стороны, у локтя. Он заговорил своим безжизненным джанковым шепотом:

— С твоими венами, малыш, я бы горя не знал!

Он рассмеялся: зловещий смех насекомого, который, казалось, выполняет некую непонятную ориентационную функцию, вроде писка летучей мыши. Матрос издал три таких смешка. Прекратив смеяться, он застыл, прислушиваясь к самому себе. Он поймал безмолвную частоту колебаний джанка. Его скуластое лицо разгладилось, как желтый воск. Он подождал полсигареты. Матрос умел ждать. Но глаза его горели чудовищной, невыносимой жаждой. Он сделал медленный полуоборот, стараясь ничем не выдать своей жгучей потребности, и засек только что вошедшего человека. «Толстяк» Терминал сидел, оглядывая кафе пустыми перископическими глазами. В тот момент, когда взгляд его миновал Матроса, он кивнул. Только обнаженные нервы джанковой болезни отметили бы этот жест.

Матрос вручил мальчишке монету. Своей плывущей походкой он подошел к столику Толстяка и сел. Они долго сидели молча. Кафе было встроено в один из склонов на дне глубокого белого каньона каменной кладки. Лица Города, запятнанные отвратительными пагубными привычками и ничтожными вожделениями, валили мимо, безмолвные как рыбы. Освещенное кафе было опущенным в черную пучину водолазным колоколом с оборванным кабелем.

Матрос полировал ногти лацканами своего шотландского клетчатого пиджака. Сквозь блестящие желтые зубы он насвистывал какой-то мотивчик. Когда он шевелился, его одежда испускала зловоние плесени, затхлый запах опустевших раздевалок. Он с фосфоресцирующей энергией изучал свои ногти.

— Хорошие новости, Толстяк. Могу раздобыть двадцать. Само собой, нужен аванс.

— На кой мне рисковать?

— Не в кармане же у меня эти двадцать яиц. Слушай, это же всего лишь студень. Ну что тебе стоит! — Матрос изучал свои ногти, словно некую диаграмму. — Ты же знаешь, я никогда не подвожу.

— Давай тридцать. Аванс — десятичная трубка. Завтра в это же время.

— Трубка нужна сейчас, Толстяк.

— Прогуляйся и получишь.

Матрос продрейфовал на Площадь. Уличный мальчишка пихнул в лицо Матросу газету, прикрыв ею авторучку. Матрос пошел дальше. Он достал авторучку и, расколов ее, как орех, своими толстыми и жилистыми розовыми пальцами, извлек оттуда свинцовую трубочку. Один конец трубочки он обрезал маленьким кривым ножичком. Вытекла и пеной повисла в воздухе черная дымка. Лицо Матроса растаяло в тумане. Его губы вытянулись и принялись всасывать черный пушок, вибрируя в сверхзвуковой перистальтике. Туман исчез в бесшумном розовом взрыве. Его лицо вновь очутилось в фокусе, невыносимо яркое и отчетливое, пылающее желтым клеймом джанка, выжженным на серых ляжках миллионов орущих наркотов.

— Месяц продержусь, — решил он, поглядев в невидимое зеркало.

Все улицы Города отлого спускаются меж углубляющимися склонами каньонов к огромной почкообразной площади, погруженной во тьму. Стены улиц и площади изрыты тесными жилыми ячейками и кафе, одни из которых уходят на несколько футов в глубину, другие тянутся невидимой сетью комнат и коридоров.

На всех уровнях — переплетения мостов, подвесных лесов и канатных дорог. К прохожим с молчаливой липкой назойливостью прижимаются юноши-кататоники, разодетые по-женски, в платья из дерюги и вонючих шкурок дохлых крыс, лица густо и кричаще размалеваны красками, скрывающими напластования побоев с арабесками рваных гноящихся шрамов до самых перламутровых костей.

Торговцы Черным Мясом, плотью гигантской черной водяной многоножки — достигающей иногда шести футов в длину, — которая встречается на узкой тропе между черными скалами и радужно-бурыми лагунами, демонстрируют в замаскированных гнездах площади, видных только Пожирателям Мяса, парализованных ракообразных.

Хранители устарелых немыслимых ремесел, лопочущие по-этрусски, наркоманы, пристрастившиеся к еще не синтезированным наркотикам, спекулянты с черного рынка Третьей мировой войны, ампутаторы телепатической восприимчивости, остеопаты[29] духа, исследователи нарушений, предрекаемых тихими параноиками-шахматистами, вручатели бессвязных ордеров, заполненных гебефренической стенографией и предписывающих отвратительные увечья души, чиновники неконституционных полицейских государств, торговцы изысканными снами и сладкими воспоминаниями, проверенными на клетках с чувствительностью, повышенной джанковой болезнью, и полученными в обмен на сырьевые ресурсы воли, любители выпить Тяжелую Жидкость, запечатанную в полупрозрачный янтарь грез.