Голый на маскараде

Планы на будущее были заявлены с таким равнодушием, а личность Лени настолько была в этих планах отстраненной и вовсе неупоминаемой, что он и не стал спрашивать, какое место может занять в её будущем – да никакого! То бишь, то самое, которое и до сих пор занимал – никакое. И приводить какие-то резоны было делом бессмысленным.

Леня ещё надеялся, что настроение её смениться в отеле, но она с такой уверенностью покидала в сумку вещи, и с таким равнодушем относилась как к оставляемому острову, так и к нему – Лене Волохову, что ясно было: её уже вообще здесь нет.

Собравшись, она перкинула сумку через плечо и сказала с грустной улыбкой.

– Не провожай меня, дельфин. Мне будет тяжело.

– Почему?

– Да так. Я ведь тебя обманула. И в делах обманула, и в постели тоже. Везде обманула. Всего ты ещё не понимаешь, да и не надо.

– Я ни о чем не жалею. – туповато сказал Леня.

– Тем лучше. Бывай.

– Я тебя найду в Москве. – успел сказать он до того, как дверь за ней закрылась.

Он не стал подходить к окну, хотя знал, что мог увидеть её, пока она будет уходить к перекрестку.

В номер вошла все та же гладко причесанная горничная с громадным пылесосом в руках, что-то прокаркала, Леня сказал, что номер убирать не надо и добавил: «Катись по своим делам»

Мадам обрадованно покивала головой и уволокла пылесос.

Он включил телевизор и полчаса щелкал по дюжине программ, не понимая ни одной из них. Потом прибрал постель, собрал свои разбросанные по номеру вещи, обнаружил, что купленная вчера рыба уже начала тухнуть и вынес её в туалет, чтобы выкинуть в мусорное ведро. Но в ведре обнаружил разорванные пополам два листа бумаги, и вспомнил, что Вика – собираясь – вытащила эти листочки из своей сумки, разорвала и выбросила в туалете. Он вытащил листки, уложил в ведро завернутую в бумагу рыбу и вернулся в номер.

Сложить листы желтой дешовой бумаге в правильной комбинации оказалось несложным делом. Один листок с пятнадцатью строками и подписью Лимоновой было, как и говорилось – её незарегистрированное завещанием. Без печатей, без числа – черновик, следовало понимать. Там значились указания касательно квартиры, гаража и люстры. То чего не договорила Вика умешалось в одну строку : «Более у меня ничего нет и оставлять нечего. Живите счастливо.» Надо было понимать, что именно эти слова добили Вику.

Второй разорванный листок оказался и того менее понятный, поскольку был написан на категорически неизвестном Лене иностранном языке. Тем не менее он попытался вчитаться в текст.

– 2

dthjznyfz xfcnm uheggs exfcnybvrjd faths/

9) Ctrhtnfhjdd – D/Y/ – afhvfwtdn? bycnbnen Ububtys/

10) Ihjlth l/ – Fvthbrf?

11) Rehfdtkm C/C/ – ghtpbltyn abhvs @Rehfht@/

12) Gkf[jdf K/V/ – frfltvbr/

J,obq cgbcjr kbw ghtlcnfdkztn bp ct,z xfcnm vt;leyfhjlyjq cbcntvs? herjdjlbvjq? rfr z levf.? bp-pf he,t;f/ Jlyfrj yt bcrk.xtyj? xnj herjdjlcndj vfabtq yf[jlbncz d herf[ nt[? rnj? xmb bvtyf erfpfof dsit? yjvthf ! – % Cjklfns-bcgjkybntkb cjnhelybrb abhjv^F/ Frvfkjd? K/ Djkj[jd? Y/ Vfhnsyjd? rfccbh Htreyrjdf :/ Gjchtlybr vfabb – fldjrfn Gjvzkjdcrbq R/Z/

Z ghjljk;f. cfvjcnjzntkmye. hfphf,jnre/ Jcnf.cm dthyjq cdjtve ljkue/ Hfgjhn cjcnfdkty yf ckexfq vjtq ub,tkb/

Ни на глаз, ни вслух прочесть эту филькину грамоту было невозможно. Поначалу Леня подумал, что запись сделана на совершенно неизвестном ему языке, потом прикинул, что он имеет дело с каким-то шифром – но и от этого предположения ясней ничего не стало. Было лишь понятно, что это вторая страница какого-то документа, неизвестно кем написанного – быть может Лимоновой, а может и не ей.

Леня спустился в холл, выпросил у портье ролик скотча, склеил порванные бумажки и аккуратно упрятал их в свою сумку. Может пригодится, а может и нет. Во всяком случае, по моменту его возвращения домой – все это стоило показать Свиридову, свидание с которым неизбежно. И тут же возникла вовсе неприятная мысль – не только свидание со Свиридовым неизбежно, но и камера в тюрьме никуда от него Лени не уйдет: будет сидеть в ней неизвестное количество дней.

От этой мысли не развеселишся, а за окном сияло солнце, голубело море и Леня, как всякий молодой мужчина тут же пришел к выводу – хоть пара радостных дней, да мои! И прожить их надо так, чтоб за ушами трещало!