Голубые молнии

— Слушай, Таня, я ненадолго, — сказал Копылов, снимая шинель, фуражку и с удобством располагаясь у стола, — я насчет Ручьева.

Таня, направившаяся было с чайником на кухню, быстро вернулась.

— Понимаешь, — неторопливо рассуждал Копылов, выбирая в вазочке печенье побольше, — ты же завтра на сбор, так? Через три дня я привезу его туда. Сделаем как договорились. Летим втроем. Надо решить, кто прыгнет первым, ты или я. Вторым-то он. Это ясно. А вот кто первым — надо решить.

— Решать нечего — ты! — Голос Тани хлопнул, как выстрел.

Копылов удивленно посмотрел на нее, остановив руку с печеньем на полпути.

— Я не против, но если он опять заробеет, лучше, чтоб я с ним остался в самолете.

— Я прыгну после него!

— Да пожалуйста. Чего ты развоевалась? Не понимаю…

— Все. Кончили этот разговор, — резко сказала Таня и вышла, оставив Копылова в недоумении.

Глава XII

Это ужасно! Мать решила лично проверить, как служит ее любимое дитя, она намерена приехать. Вопрос с переводом все никак не решится.

Не знаю, что делать. Исчерпал все возможности. Единственное, что остается, это написать, будто отправили на задание куда-нибудь далеко. Но, зная ее характер, могу представить, что она как раз и воспользуется моим отсутствием, чтобы «нанести визит» Ладейникову. Что делать? Может быть, написать отцу конфиденциально?

А служба идет. Недавно у меня был разговор с гвардии рядовым Сосновским.

Подходит ко мне и вопрошает:

— Слушай, Ручьев, как тебе эти ребята нравятся — стажеры?

— Нравятся. — говорю.

Ребята действительно классные. Они кончают училище и у нас стажируются. Прямо как на подбор. На груди аж места не хватает — все разрядники, все специалисты, инструкторы, отличники.

Стреляют лучше всех, в спортгородке первые, в кроссах первые. Все знают, все умеют. Сам черт им не брат. Отчаянные ребята.

Между прочим, по-английски говорят дай бог — ведь после училища они помимо военной специальности получают диплом переводчика-референта.

Иногда я им жутко завидую. Представляю на их месте себя. Бесстрашный гвардеец Анатолий Ручьев! Все-таки в нашем роде войск романтики будь здоров. Одна форма чего стоит: голубые береты, голубые тельняшки…

Так вот, подходит Сосновский.

— В училище хочу рапорт подавать, — говорит.

— В училище? — спрашиваю. — Ты не того, к врачам не заходил? — Потрогал ему лоб. — Ты знаешь, что это на вето жизнь? Раз хоть одна звездочка появилась на погонах, все. Останешься в армии навсегда. И между прочим, лейтенантская звезда не обязательно превращается потом в маршальскую.

— Да я знаю… — тянет.

— Ну, а раз знаешь, так чего ж ты? Инженером ведь хотел стать.

— Ну и что, одно другому по мешает. Сначала училище, потом академия. По-твоему, командир-десантник не может кончить инженерную академию?

— Не знаю, — говорю, — может быть. А вот такая жизнь?

— Какая жизнь?

— Ты пойми, — втолковываю, — вставать ни свет ни заря, ложиться неизвестно когда, учения, тревоги, начальство требует, подчиненные, вроде нас с тобой гаврики, подводят, сегодня здесь, завтра за тысячу километров перебросят! Это жизнь?

— Жизнь, — говорит. — Представь себе, жизнь! А что, приходить на работу к девяти, уходить в шесть, весь день брюки протирать, налокотники носить лучше? Мне, между прочим, еще двадцати нет. Я еще насидеться успею. Вот ты говоришь: учения, переезды. А по-моему, это здорово! Новые края, новые города, новые люди. Это ж и есть романтика!

— Романтика, — фыркаю, — по-пластунски ползать и портянки наматывать. Романтика!

— Не знаю, — твердит (упрямый, черт!). — По-моему, носить голубой берет и золотые погоны, быть офицером-десантником, прыгать затяжным ночью, в леса и на воду, проводить учения с походами, засадами, атаками, а если грянет война, так первому врываться в тыл врага, выполнять задания особо трудные и рискованные — еще какая романтика! И потом, дело не только в ней. Стукнет мне тридцать… сорок, другое будет волновать — работа.

— Какая работа? — спрашиваю. — Раз-два, направо-налево? Это, по-твоему, работа?

— Ну знаешь, — рассердился, — если ты до сорока лет в армии кроме «раз-два» ничему не научишься, ты и в гражданке не далеко уйдешь. Воздушнодесантные войска — это же войска будущего. Вот смотри, — раскрывает свою тетрадку (он вечно что-то в тетрадку записывает), — в 1763 году в Париже Бенджамин Франклин смотрел, как поднимаются люди на воздушном шаре. Так он, знаешь, что потом писал?

— Что? — спрашиваю.

— Вот у меня тут помечено. Слушай: «По-видимому, это открытие огромной важности, и оно, вероятно, станет поворотным пунктом в историческом развитии человечества. Ибо найдется ли такой правитель, который сможет так покрыть всю свою страну войсками, чтобы успеть дать отпор десяти тысячам солдат, спустившимся с неба, прежде чем они во многих местах причинят безграничный ущерб?» Ты понял? Это Франклин писал более двухсот лет назад! Разве не гениально?

— Гениально, — соглашаюсь. — но при чем тут ты с твоим училищем?