Голубые капитаны

Донсков еще раз постучал в стенку вертолета, теперь уже разводным ключом. Разговаривавшие и на это не обратили никакого внимания, наверное потому, что на вертолетной стоянке сегодня, в технический день, работали все авиаспециалисты и различного шума хватало.

— Ты говоришь, сатанеет… По-человечьи он говорить может?

— По-человечьи-и! — передразнил Богунец. — Догадываюсь, Степа, что ты имеешь в виду. В зенки тебе наплевать — будет по-человечьи! К сожалению, он этого никогда не сделает. Я бы мог, да сам не бог!

— Много позволяешь, Богунец! Я старше тебя почти вдвое!

— Не обижайся. Пойдешь сам или мне помочь?

— Решил уже.

— Заявишься, доложи: мол, рассказал все Богунцу, думал, он тоже прохиндей, а он к вам, товарищ замполит, послал.

— При чем тут ты? Я сам хочу!

— А что, трудно про земляка хорошее слово молвить? Твое хотение на годы растянулось. Иди, Степан, милый, а то ведь понесу!

— Ладно, пошел искать замполита, Антоша. Найду и скажу: заслуженный фронтовик Степан Галыга дерьмом стал!

— К этой самокритике да еще бы кулак, Степа!

Сидеть в вертолете и слушать дальше Донсков не стал. Он вышел из грузовой кабины, взял чистую ветошь с технического столика и, обмакнув ее в неэтилированный бензин, налитый в ведро для мытья рук, начал очищать масляное пятно с полы пиджака. Богунец и Галыга увидели его. Галыга повернулся и хотел исчезнуть, но Богунец ухватил техника за рукав.

— Здравствуйте, Владимир Максимович! Разрешите познакомить вас с лучшим авиатехником эскадрильи, только что вернувшимся из города, где со следователем чаи распивал.

— Добрый день, товарищ Галыга! — подойдя к ним, протянул руку Донсков. — Невольно подслушал ваш разговор. Прошу извинить. Если желаете я к вашим услугам.

Галыга решительно пожал руку замполита и даже тряхнул ее дважды. Был он чисто выбрит, бледен. Новенькая аэрофлотская форма слегка топорщилась на его худощавой фигуре.

— Степан Федорович Галыга.

— Рад видеть вас, Степан Федорович, в здравии.

— Антоша, уйди!

— Есть! — Богунец приложил два пальца к синему берету, четко, даже картинно, повернулся через левое плечо и пошел к соседнему вертолету.

— Может быть, рассказывать ничего не надо? — спросил Донсков. — Я уже знаю, Степан Федорович, с обслуживанием вертолета все в порядке, и он упал не по вашей вине.

— Надо! Был заслуженным фронтовиком Галыга, когда-то был, но стал вор я и сволочь, хотя Руссова и не подвел.

— Беспощадно, Степан Федорович.

— Хочу выскрести душу и жить дальше. Только не мошенником, не пьяницей! Я еще и дурак! Та-акой дурак!

— Не волнуйтесь, Степан Федорович. Если вы уже решились на исповедь и роль попа отвели мне — не знаю, чем заслужил? — давайте факты.

— Есть факты и… нет их!

— Сказочно!

— Так получилось, что я не могу ничего доказать.

— И не нужно. Судьей быть не хочу. Просто расскажите. Или переживите в себе.

— Я должен говорить.

— Может, посидим в вертолете?

— Пройдемте в городок… Начну про то, как я стал вором… Нет, сначала про то, почему стал пить. А в общем, заливаю, совесть заливаю, так легче.

— Слушаю, — заинтересованно сказал Донсков.

Путаясь в подробностях, Галыга рассказал, как он на руднике скатил под пригорок бочку, а потом тайно привез ее в Нме.

— Что было в бочках?

— Разве я не сказал? Спирт. Ректификат чистейший.

— Ну, и?..

— Вроде — факт! Долю спирта отлил, остальное отдал. По баночке, по скляночке высосал свою часть. Жена как-то пришла поговорить, удивилась, откуда у меня в доме столько зелья. Последнюю юбку, грит, продам, а иди и выплати ворованное… или мы с ребятами никогда не вернемся. Я к одному человеку… за советом.

— К кому? — спросил Донсков, но Галыга на вопрос не ответил, продолжал говорить свое:

— Он грит — плюнь! Я говорю: душа ноет, покоя не дает! Он грит, тогда поезжай на рудник и заплати. Поехал я. Разыскал того кладовщика. Так и так, рассказываю. Кладовщик смеется: «Не помню такого случая, у меня все всегда в ажуре!» Да еще и бутылку предложил.

— Выпили?

— И не одну, Владимир Максимович… За то, что факт испарился, выпили.

— Вы говорили: «Часть спирта отлил, остальное отдал». Кому отдали?

— Разве я так говорил?

— Да, Степан Федорович.

Вздохнув, Галыга на ходу расстегнул воротник рубашки, будто он его душил, и решительно рубанул ладонью по воз духу:

— Все, как на духу, но без фамилий! Я во всем виноват, мне и казнь! Случилось это после смерти, пусть земля ему будет пухом, Воеводина-старшего. И я, и один тип в Мурмашах тогда остались. Промашка тогда получилась с Воеводиным-то, с братом Ивана Иваныча. Я соблюдал его вертолет.

Сменным инженером велено мне было заменить болты на фланцах крепления вала. Потяжка у болтов-то была, а один на срез маленько пошел. Я другую работу не завершил, а эта, думал, подождет. Тут срочное санитарное подвернулось. Звонок сверху — не выполнить нельзя. А машина только моя. И время нет приказ инженера сполнить. Думал, летала столько, старушка, и тут пройдет. Прилепил галочку супротив замечания инженера, после полета, дескать, сделаю. Сфальшивил, Владимир Максимович, сфальшивил на жизнь свою!.. Оторвался вал в Воеводина-старшего…