— Иван Иванович, вы с Галиной Терентьевной старые друзья. Нет-нет, и не возражайте, я знаю, что не просто това рищи, знакомые, у вас даже тайна есть!
— О чем вы? — насторожился Воеводин.
— Одинокая она женщина, и я… тоже. Давно не можем найти общего языка, а полезно было бы обоим.
— Про какую тайну вы упомянули?
— Пустяк, к слову пришлось. — Ожников притворно смутился.
Воеводин нахмурился:
— Мне неприятно слушать, Ефим Григорьевич!
— Извините, не хотел обидеть, — засуетился Ожников. — С Лехновой у вас вынужденная посадка на «яке» была, не беспокойтесь, я к слову, никто до сих пор не знает.
«Ишь ты, — удивился Воеводин. — С тех пор десять годков пролетело, и было-то не тут, а на земле саратовской. Откуда знает?»
Как и многие летчики, Воеводин пришел в Гражданскую авиацию, демобилизовавшись из Военно-Воздушных Сил, и сначала попал в эскадрилью спецприменения, где штурманом была молодая волоокая недотрога Галина Лехнова. Одна женщина на весь летный состав аэропорта, и никто не мог похвастаться ее особым вниманием. А у Воеводина с ней с самых первых дней работы появилась тайна.
— У Галины метр восемьдесят росту, вам до нее не хватает сантиметров двадцать, — прикинул Воеводин, смерив взглядом Ожникова.
— И весу килограммов двадцать…
— Неужели? — поморщился Воеводин и, сразу забыв пошлую реплику хозяина, ушел в себя.
…Как-то на самолете Як-12 полетела Лехнова проверить его штурманские навыки на длинном почтовом кольце. Зимний циклон баловался в этот день метелями, небо белесое, низкое. Район полетов Воеводин знал еще нетвердо, но на борту опытный штурман, и он не боялся потерять ориентировку, не обращал внимания на погоду. Произвели посадку в двух райцентрах, сгрузили там почту и пошли к третьему с названием Перелюб. Вот из белой мути вырвались домишки, ветроуказатель на площадке, лошадь с санями около него. Как сейчас, помнит: гнедая, заморенная. Сели, отдали вознице мешки с газетами. Тут бы подумать, пошевелить мозгами — ведь так запуржило, что и ветроуказатель скрылся из глаз, но, надеясь друг на друга, опять взлетели. Повернули нос самолета на село Клинцовка, уперлись глазами в приборы и понеслись с попутничком… Воеводин вел машину легко, чуть небрежно, совсем немного красуясь перед симпатичной штурманихой. Она тоже сидела спокойненько, зная, что ручку управления держит не салажонок, а опытный пилот, бывший вояка. Только недолго они благодушествовали. Скоро поняли, что не знают, где летят. Кругом белым-бело, крылья морось обволакивает. Галина разложила карту на коленях, хотела определиться прокладкой радиопеленгов, да куда там! У «яка» кабина тесная, карта с колен сползает, карандаш рвет бумагу, точность «места» в пределах полусотни километров получается! Загрустила дивчина, ресницы дрожат, чуть не плачет, но еще надеется, что Клинцовка появится под крылом. Время вышло — под самолетом белая муть. Попробовала Галя настроиться на аэродром Пугачева, но шли низко, и стрелка радиокомпаса не нащупала привод, а может быть, он и не работал — обслуживал привод веселый человек с красным, похожим на картошку носом, Михалычем его звали. Осталось одно — сесть и поговорить с местными жителями, они-то уж наверняка знают, как называется родная деревня. Воеводин спросил: «Приземляемся?» Галина, закусив губу, молчала. Губа была красная, тугая и, «наверное, жаркая», подумал тогда Воеводин, но сразу отогнал бесовскую мысль, снизился еще, стал искать на земле какое-нибудь жилье.
Он больше не пытался получить ее согласия, и, хотя по должности Галина Лехнова на борту старшая, ей сказать «добро» трудно, в ее летной жизни вынужденных посадок не было, и эту она воспримет как профессиональный позор, как несмываемое пятно на своей белоснежной репутации штурмана. Да и сядут ли они благополучно: под матовым настом метель скрывала колдобины, ямы, овраги. Воеводин верил в себя и счастье и, как только в глазах прорезались мутные пятна домишек, развернул машину и, убрав газ, прогладил лыжами целину. Пока самолет бежал, теряя подъемную силу, все сильнее и сильнее вминая снег, осаживаясь, летчики не дышали…
— Вы что, любите Галину Терентьевну? — еще не совсем вернувшись к действительности, спросил Воеводин.
— Это вы любите ее. А она вас.
«Прозорлив и сегодня почему-то нагл», — подумал Воеводин и сказал:
— Допустим… Но тогда почему же хотите связать жизнь с человеком, нейтральным к вам?
— Без хозяйки дом — халупа, Иван Иванович. — Ожников прикрыл глаза и нос; темная ладонь, поросшая курчавыми волосиками, слилась с волнистым чубом, баками, усами, бородой. Воеводин смотрел на серый шерстяной комок перед собой, потом с усилием отогнал от себя это неприятное видение и унесся мыслями в прошлое.