Голубой уголь

За несколько часов до торжественного открытия, созванного в Москве Всемирного эндокринологического[3] съезда по коридору гостиницы «Савой» на Рождественке медленно прохаживался высокий молодой янки. Его сухощавое лицо, похожее благодаря острой старомодной бородке на длинный клин, напоминало стереотипные карикатурные изображения «дяди Сэма». Недоставало ли ль цилиндра на голове. Янки держал в руках свежий номер «Известий ВЦИК». Вряд ли умел он читать по-русски, а если умел — по-видимому, не собирался. Его гораздо больше интересовали двери комнат, которые он все под ряд тщательно осматривал. Машинально развернув газету, янки почему-то вздрогнул.

Сзади раздались мягкие шаги. Янки обернулся и, увидев в дальнем конце коридора человека, скомкал газету и быстро, точно торопясь закончить дело, не терпящее отлагательства, сделал несколько слишком больших шагов вперед. Остановившись у ближайшей двери, в одно мгновение успел прочитать надпись, отпечатанную по-французски и по-итальянски на визитной карточке, приколотой к двери:

«Доктор медицины Пляцентини».

Янки облегченно вздохнул, точно нашел то, что долго искал, и нервно постучал. В следующее мгновение, не дождавшись ответа, вошел в комнату и плотно прикрыл за собой дверь.

Доктор Пляцентини, сидевший в противоположном конце комнаты за толстой книгой, только теперь успел откликнуться на стук и, заметив свое опоздание, с удивлением оглядел вошедшего.

Янки еще раз вздохнул, словно избавился от опасности, и, подойдя к хозяину, отрекомендовался:

— Доктор медицины Умбиликалис.

Очевидно считая, что этим вполне объяснено его внезапное вторжение, он развязно спросил по-французски:

— Вы, коллега Пляцентини, конечно, привезли что-нибудь интересное для съезда?

При этом он хотел облокотиться на большой металлический ящик со стеклянной крышкой, стоявший у окна.

— Не прикасайтесь! Не прикасайтесь! — крикнул в испуге доктор Пляцентини, бросаясь к ящику.

— В чем дело? — пробормотал озадаченный Умбиликалис.

— Если бы вы раздавили стекло или повалили ящик, погибло бы десять тысяч жизней! Целое племя!

Янки отступил на шаг и почтительно оглядел ящик.

Янки отступил на шаг и почтительно оглядел ящик…

— Адская машина? Почему такая громоздкая? — спросил он, слегка подмигнув итальянцу.

Тот бросил подозрительный взгляд на дерзкого гостя, но тотчас же звучно рассмеялся. Длинная фигура янки была не менее комична, чем его нелепое предположение о назначении ящика. Сразу согнав смех со своего лица, итальянец пригласил гостя садиться и сам уселся в кресло. — Что вы, коллега! — сказал он. — Я такой же мирный ученый, как и вы. Ведь и вы на съезд, надеюсь?

— О, да.

— Ну вот, в этом ящике заключаются плоды трудов всей моей жизни. Это для съезда. Ведь сегодня, после торжественной части заседания первый доклад мой.

— При чем же здесь десять тысяч жизней, хотел бы я знать?

— Они в этом ящике.

— Что? Десять тысяч человек?! — Янки опешил. Потом решил высказать сомнение.

— Что можно в течение очень продолжительной жизни при известном усердии наплодить такую армию потомства, трудно себе представить, но совершенно нельзя представить, даже при самом богатом воображении, чтобы каким бы то ни было способом их можно было запихать в этот ящик.

Итальянец опять засмеялся. Согнав с лица смех так же быстро, как в первый раз, он сказал:

— Пожалуй можно их назвать моими детьми, но лишь иносказательно.

Затем, подумав немного и кивнув головой, точно он одобрил пришедшую ему в голову мысль, продолжал:

— Хотя вы все могли бы узнать сегодня из моего доклада на съезде, но, если хотите, я, чтобы рассеять ваше законное удивление, могу сейчас вкратце рассказать вам об обитателях этого ящика.

Американец с удовольствием согласился. Развалившись в кресле рядом с чудесным ящиком и скрестив вытянутые ноги, он приготовился слушать. Но через секунду он уже переменил позу. И во все время беседы он проявлял чрезмерную непоседливость и ненужную порывистость — то и дело передвигал ноги, быстро поворачивал во все стороны голову, раза два даже зачем-то привстал и сел.

— Вы знаете африканское племя ньям-ньям? — спросил Пляцентини.

— Свирепые карлики. Но ведь и их, даже хорошенько сплющив, больше двух сюда не уместишь…