Голубой уголь

Вдруг на палубе раздался страшный грохот, подхваченный дробными раскатами далекого эхо. В кубрике началось что-то неописуемое. Все вскочили, заметались, кто-то закричал полным голосом, завыл как волк. Все старались перекричать друг друга, и никто не слушал. Деревяшкин спросонок столкнулся с Бураковым, вбежавший в кубрик, с отчаянным визгом набросился на него и стал наотмашь молотить кулаками по спине, не замечая, что попутно ушибает обо что-то руки. К драке присоединились другие. Скоро все были вовлечены в общую свалку. Кто-то зажег фонарь, но он тотчас же погас.

Каждому из дерущихся казалось, что он схватился грудь с грудью с этим самым невидимым страшным врагом.

Каждому из дерущихся казалось, что он схватился с невидимым страшным врагом.

Тут уж не думали, не рассуждали и с инстинктивной беспощадностью бились не на живот, а на смерть, пуская в ход не только руки и ноги, но и зубы.

Все были ослеплены взрывом ярости, вырвавшейся из скорлупы отчаянного страха. «Храбрость», или, вернее, неистовство, рожденная ужасом, бывает отчаянной, близкой к безумию, — она неудержима, как танковая колонна.

Васильков, с нечеловеческим усилием выдравшись из-под дерущихся тел, единственный изо всех успел отдать себе отчет в том, что происходит в кубрике. Несколько минут он делал бесплодные попытки остановить стихию паники, освещая дерущихся карманным фонариком.

Наконец он нашел Коврова, молча отбивавшегося от насевших на него Рюмина и Алфеева. С неожиданной для себя силой Васильков оттащил Рюмина за ногу, а Алфеева Ковров сбросил с себя как щенка.

— Помогите мне их успокоить, — прокричал Васильков, схватив Коврова за руку.

Вдвоем они пробрались к двери и, раскрыв ее настежь, стали одного за другим вытаскивать на палубу обезумевших товарищей, повторяя в такт движениям слова успокоения. Этот своеобразный ритм при очистке кубрика и свежий воздух возымели свое действие: паника скоро улеглась. Самым трудным оказалось освободить репортера, который, конечно, оказался в объятиях Комлинского. Тесно сцепившись, они катались по полу как бочка. Так их, нерасцепленными, и вытащили на снег.

Зажгли всюду свет. Оказалось, что верхнее звено отводящей трубы выломано и сброшено на палубу.

— Да что же это!.. В такой тьме и такие страсти!.. — задыхаясь, с отчаяньем сказал Алфеев. — Убить ведь может в любой момент!

— Что это?.. — с тоской повторил Рюмин. — Если бы знать, что! Если птица, то какая же она? А человек… не может быть такого человека, откуда ему взяться?

— Ну, будет! — сердито остановил его Деревяшкин.

У Деревяшкина тоже была «теория», объяснявшая все без остатка, но завхоз не решался ее высказывать, так как знал, что никто не одобрит его предположений о существовании «нечистой силы».

Попытки делиться впечатлениями от паники оказались настолько трудными, и так мало было у кого бы то ни было охоты слушать о страхах товарищей, когда своего смятения было достаточно, что все эти попытки фазу же отпали.

Молча осмотрели повреждения на палубе.

— Ну, товарищи, — громко сказал Васильков, — довольно страхов. Нападение — лучшая защита. С завтрашнего дня начинаем наступление на врага. И уверяю вас, мы для него будем страшнее, чем он для нас. Для начала — завтра переселяемся на время в ледяной дом.

— Вот и хорошо! — обрадовался Деревяшкин. — Ну его, в самом деле! Ничего хорошего мы на этом проклятом пароходе не дождемся!

— Но перед этим надо будет установить обратно трубу на место. Итак — завтра в ледяной дом!

Васильков приложил ухо к трубе и опять услышал что-то похожее на приглушенный смех…

* * *

Странный вид имела процессия, в строгом порядке двигавшаяся по дну занесенного ледяного фиорда. Впереди — двое на лыжах с покачивающимися фонарями в руках. Их гигантские извивающиеся тени, как огромные жадные змеи, заглатывали силуэты двух саней с поклажей. Сзади гуськом вытянулась охрана. Иногда поблескивали дула винтовок.

Когда остановились, чтобы сменить везущих, Васильков скомандовал:

— Потушить фонари!

Дальше до самого ледяного дома двигались в темноте.

Перед отправлением Васильков собрал всех в кубрике и тихим ровным голосом дал каждому точные и определенные инструкции. Поэтому теперь действовали без дополнительных распоряжений.

Комлинский с Алфеевым, при участии самого Василькова, не зажигая огня, бесшумно отвезли сани десятка на два метров назад. Васильков сам ощупью навел куда-то вверх прожекторы, установленные заранее в полной готовности на санях. Тем временем остальные шумно вошли в ледяной дом. Поставили на столе два фонаря и совершенно бесшумно тотчас же вышли в противоположную дверь. Через несколько минут неслышно вернулись к саням.

Храня полное молчание, смотрели на ледяной дом. Из узкого окошка падала на снег, точно высунутая наружу свежая сосновая доска, длинная полоса света.