Голубой горизонт

Когда работа мясника была закончена, мужчины занялись лошадьми, а женщина разложила последние полоски мяса для высушивания. Потом ушла из лагеря по берегу ручья к зеленому омуту, который из-за поворота из лагеря не был виден. Она сняла шляпу и распустила блестящим облаком волосы. Ксиа был потрясен. Он никогда не видел волос такого цвета и длины. Это было неестественно и омерзительно. У женщин его племени головы покрыты короткими жесткими волосами, не такими, на которые приятно посмотреть и к которым приятно прикоснуться. Только у ведьмы или у другого мерзкого создания могут быть такие волосы. Ксиа плюнул, чтобы отвратить от себя зло.

Женщина внимательно огляделась, но человек не способен увидеть Ксиа, если сам Ксиа того не хочет. Женщина разделась, переступила через свою мешковатую одежду и, нагая, остановилась на краю воды. И снова Ксиа испытал отвращение к ее внешности. Это не женщина, а какое-то бесполое существо. Пропорции ее тела искажены: ноги слишком длинные, бедра узкие, живот впалый, а ягодицы у нее как у изголодавшегося мальчика. Женщины племени сан гордятся своим жирным задом. В том месте, где соединяются бедра, у этой женщины пока лишь клок волос. Он цвета песков Калахари и такой тонкий, что не скрывает срам. Ее щель как плотно сжатый рот. И никакого следа внутренних губ. Матери племени сан протыкают своим дочерям внутренние губы еще в детстве и растягивают их, чтобы они привлекательно выпячивались. По мнению Ксиа, мерой женской красоты служили большие ягодицы и свисающие половые губы. А у этой только груди свидетельствуют о женском поле, но и у них какая-то необычная форма. Они торчат вверх и вперед, и светлые соски насторожены и приподняты, как уши бик-бика, мелкой южноафриканской антилопы. Ксиа прикрыл рот и усмехнулся собственному сравнению. «Какой мужчина может пожелать такое существо?» – спросил он себя.

Женщина вошла в омут по подбородок. Ксиа видел достаточно, да и солнце садилось. Он перебрался на противоположный склон, так что его не могли заметить, и пошел к горе с плоской вершиной, синей и нереальной вдалеке, но хорошо видной на южном горизонте. Он будет идти всю ночь, чтобы сообщить новость хозяину.

Они жались к костру посреди хижины, потому что ночи были еще холодны. Ели толстые куски жареного мяса со спины канны и жаркое из почек, печени и жира, поджаренное на костре. С подбородка Бакката капал жир.

Когда Джим с довольным вздохом откинулся, Луиза налила ему чашку кофе. Он благодарно кивнул.

– А сама не хочешь?

Она отрицательно покачала головой:

– Я не люблю.

Она солгала. Она полюбила кофе, когда жила в Хоис-Брабанте, но знала, насколько он редок и дорог. Она видела, как Джим бережет маленький мешочек с зернами, которых хватит ненадолго. Она была так благодарна ему, спасителю и защитнику, что не хотела лишать его удовольствия.

– Он слишком крепкий и горький, – пожаловалась она.

Луиза вернулась на свое место по другую сторону костра и в его свете наблюдала за лицами мужчин, пока те разговаривали. Она не понимала, что они говорят: язык был ей незнаком, но звучал он мелодично и успокоительно. Она наелась и почувствовала сонливость; к тому же после Амстердама она ни разу не была так спокойна, не чувствовала себя в безопасности.

– Я передал твое сообщение Клибу, твоему отцу, – сказал Баккат Джиму. Они впервые заговорили о том, о чем непрерывно думали. Но говорить о серьезных делах раньше времени невежливо.

– Что он ответил? – с тревогой спросил Джим.

– Он просил передать тебе привет от себя и от твоей матери. Он сказал, что, хоть ты оставляешь пустоту в их сердцах, которая никогда не будет заполнена, ты не должен возвращаться в Хай-Уэлд. Он сказал, что толстый солдат из крепости будет ждать твоего возвращения с терпением крокодила, лежащего в грязи у водопоя.

Джим печально кивнул. С того момента, как он решил спасти девушку, он понимал, каковы будут последствия. Но сейчас, когда это подтвердил отец, неизбежность изгнания из колонии легла на него тяжким бременем. Отныне он действительно отщепенец.

В свете костра Луиза увидела выражение его лица и угадала причину. Она посмотрела на дрожащие языки пламени, и сознание своей вины словно нож ударило ее под ребра.

– Что еще он сказал? – негромко спросил Джим.

– Он сказал, что горечь расставания с единственным сыном будет слишком велика, если он не сможет еще раз увидеть тебя, перед тем как ты уйдешь.

Джим открыл рот, собираясь что-то сказать, но снова закрыл, а Баккат продолжал:

– Он знает, что ты собираешься идти на север по Дороге Грабителей. Он сказал, что ты не выживешь с теми небольшими запасами, которые прихватил с собой. Он собирается привезти тебе еще. Он сказал, что это будет твое наследство.

– Но как это возможно? Я не могу пойти к нему. А он не может пойти ко мне. Риск слишком велик.