Голубой берег

Толпа неодобрительно смотрела на меня. Старуха продолжала вопить и лезла ко мне с кулаками; в это время кто-то ударил нагайкой Алая сзади, он прыгнул вперед, сбил с ног старуху и пронесся над ней. Киргизы шарахнулись в сторону. В одну секунду я был у дверей. В двери изо всей силы принялось колотить несколько человек.

— Что надо? — спросил я строго.

Они на секунду остановились, но потом еще с большим ожесточением начали колотить в двери, пояснив, что действуют по приказанию Барона.

— Кет, уходи! — крикнул я.

Толпа киргизов напирала. Кричали: «Убил старуху, убил!»

Подошли Барон и мулла Шарап.

— Нам надо к бальному, мусульманин умирает!

— Пойдем вчетвером, — сказал я, — вас двое, я и Карабек. Остальные пусть ждут. Старуху пусть тоже внесут.

Я постучал и назвал себя. Бледная фельдшерица впустила нас.

Дверь сейчас же заперли.

Четверо дехкан внесли старуху, положили ее на диван и, видимо, решили не уходить.

— Уходите, — сказал я.

Дехкане переминались. Я строго посмотрел на Барона.

— Идите, идите, — нехотя сказал он им.

Дехкане вышли. Двери закрыли. Джалиль, бледносиний, дрожал, закатывая глаза.

— Карабек, пять капель, — сказал я, подавая бутылочку.

— Все равно умрет, — . оказал твердо Барон, — не надо давать!

— Надо! — сказал я.

— Все равно умрет, — оказал презрительно мулла Шарап. — Не надо. Не нарушай мусульманский закон!

— Давай капли, — приказал я Карабеку, который уже накапал пять капель.

— Я сказал! — закричал мулла Шарап и, схватив здоровой левой рукой пиалу, бросил ее на пол. Пиала разбилась, и лекарство разлилось по полу. Старуха пришла в себя и застонала. Ей кончили перевязывать голову.

В комнате потемнело. Несколько незнакомых лиц снаружи прижималось носами к стеклам окна, заглядывая внутрь. Их приплюснутые к стеклу разъяренные физиономии были смешны и ужасны.

— Завесьте окно, — оказал я фельдшерице. — Наливай лекарство!

Повторилась та же история: лекарство разлили.

— Карабек, скажи им, что в случае повторения я застрелю первого, кто разольет лекарство.

Вынув револьвер, я перевел предохранитель на «огонь». Барон и мулла Шарап замерли. Пять капель было налито. Совершенно неожиданно старуха бросилась вперед и, схватив пиалу, заорала: «Не дам, не дам, не дам!»

Ручкой револьвера я ударил ее по голове. Без звука она рухнула наземь. Барон и мулла бросились к выходным дверям.

— Назад! — крикнул я.

Они медленно пятились в угол, глазки их злобно сверкали из-под бровей. Они сжимали рукоятки ножей.

— Карабек, переводи: пусть повернутся лицами в угол и молчат.

Они исполнили требование. На дворе нарастал шум. Карабека с револьвером я поставил у выходных дверей. Исааку я велел наливать лекарство, сам стоял с винтовкой. Фельдшерица приводила старуху в чувство. Затем в полуоткрытый рот Джалиля я влил лекарство.

В дверь стучали все назойливее. «Откройте, — кричали, — вы отравите муллу Шарапа и Барона!»

— Барон, скажи, что ты жив и здоров и что больному лучше! — Я направил винтовку на Барона. — Подойди к дверям!

Он подошел, вслед за ним подошел и я.

— Дехкане, — крикнул Барон, — больному хорошо, мы ждем!

— Скажи: пусть расходятся, — прошептал я.

— Кто хочет, — сказал Барон колеблясь, — ухолите.

В полуоткрытый рот Джалиля я влил лекарство.

— Не хотим, не хотим! Пусти смотреть на Джалиля. Пусти!

Дверь шаталась под ударами.

— Пусть идет «Тагай-сельсовет» и Джамбек, — сказал я.

Барон повторил. Мы приоткрыли дверь, спрятав оружие за спину, и они оба вошли в кибитку. Тотчас же двери заперли.

Я рассказал, а Карабек им перевел всю историю. На требование составить акт Тагай ответил уклончиво. Волнение во дворе росло.

— Сам убил, а теперь отравил, чтобы молчал! — кричали во дворе. Волнение нарастало. Надо было принимать решительные меры.

— Составляй акт! — закричал я.

Неожиданно Тагай вырвал винтовку у меня из рук и сказал:

— Не надо оружия, здесь басмачей нет!

Оглянувшись, я увидел, что Карабека за руку держал Барон и изо всех сил вопил: «Они убили и отравили Джалиля!»

За другую руку его держал Шарап.

— Товарищ начальник! — хрипло кричал Карабек. — Можно стрелять, можно?

— Вывести во двор, — распорядился мулла Шарап.

Я понял, что это означало. Это значило самосуд. Глупейший самосуд, организованный разжигателями религиозного фанатизма.

На дворе ревела толпа, подстрекаемая юродивым Палкой Моисея и другими друзьями Барона. Двери трещали. Еще секунда. — и они сорвутся с петель.

Вдруг все задрожало, вдали послышался нарастающий гул. Очередная лавина катилась где-то поблизости с гор. Толпа замерла. Мне запомнилась эта внезапная тишина: она была вызвана не только лавиной Вот в чем дело: в комнате под дребезжание стекол в окне раздался вдруг прерывающийся голос больного Джалиля:

— А, а… друг Барона, Оси-Яма, агроном из Яркенза, убил меня, — говорил он.

Мы все бросились к нему.

— Если умру… там, где каменные рыбы, — золото, отдайте…

И Джалиль снова закрыл глаза. Надо было действовать. Секунды решали все.

— Слыхал? — крикнул я растерявшемуся Тагаю, вырывая назад винтовку. — Арестуй Барона, он с контрабандистами и шпионами дело имеет!