Голубое шампанское

– Не думаю, что имеет значение, если меня увидят с вами, – сказала Бах.

– Нет? Тогда не хотите ли прокомментировать, почему департамент полиции Нового Дрездена, наряду с другими правительственными агентствами, отказывает восьмилетней девочке в спасении, в котором она столь очевидно нуждается?

Бах промолчала.

– Прокомментируйте слух о том, что ДПНД не намерен осуществлять спасение ребенка. То есть если ДПНД сможет уйти от ответа, то он позволит ребенку разбиться вместе со станцией?

Бах продолжала ждать.

Гэллоуэй вздохнула и провела рукой по волосам.

– В жизни не видела настолько раздражающей женщины, как вы, Бах. Послушайте, неужели вы даже не попытаетесь отговорить меня от публикации этой истории?

Бах едва не ответила, но решила продержаться до конца.

– Если хотите, то можете встретиться со мной после вашей смены. В Моцартплаце. Я остановилась в «Великом северном», первый номер, но встречусь с вами в баре на верхней палубе.

– Я там буду, – сказала Бах и прервала связь.

* * *

Большую часть утра Чарли распевала Песню Похмелья. Она не была одной из ее любимых песен.

Конечно же, ее ждало наказание. Тик-Так заставил ее выпить мерзкую бурду, которая – что она была вынуждена признать – чудесным образом избавила ее от головной боли. Она сразу же обильно пропотела, зато похмелье исчезло.

– Ты везучая, – сказал Тик-Так. – У тебя не бывает сильного похмелья.

– Для меня они достаточно сильные, – заметила Чарли.

Он заставил ее вымыть и волосы.

После этого она провела какое-то время с матерью. Чарли всегда ценила это время. Тик-Так по большей части был хорошим другом, но уж очень любил командовать. А мама никогда не кричала на нее, никогда не ворчала и не читала нотации. Она просто слушала. Да, она была не очень-то активной. Но как приятно, когда есть с кем поговорить. Чарли надеялась, что когда-нибудь мама снова будет ходить. Тик-Так сказал, что такое маловероятно.

Потом ей пришлось собирать собак и выводить их на утреннюю пробежку. И куда бы она ни пошла, за ней следил красный глазок камеры. В конце концов Чарли это надоело. Она остановилась, уперлась кулаками в бедра и крикнула на камеру.

– Прекрати! – потребовала она.

От камеры послышались какие-то звуки. Поначалу она ничего не смогла разобрать, потом некоторые слова начали пробиваться.

– …ли, Танго… Фокстрот… прием. Танго Чарли…

– Эй, это же мое имя.

Камера продолжала жужжать и плеваться звуками.

– Тик-Так, это ты?

– Боюсь, что нет, Чарли.

– Тогда что происходит?

– Это те любопытные люди. Они наблюдали за тобой, а теперь пытаются с тобой говорить. Но я их не пропускаю. Думаю, они не станут тебе надоедать, если ты просто не будешь обращать внимания на камеры.

– Но почему ты их не пропускаешь?

– Думаю, ты не хочешь, чтобы тебе надоедали.

Наверное, похмелье еще не прошло окончательно. Как бы то ни было, Чарли всерьез разозлилась на Тик-Така и обозвала его словами, которые тот не одобрял. Чарли знала, что потом ей придется за это заплатить, но пока Тик-Так был раздражен и не в настроении с ней спорить. Поэтому он позволил ей получить то, что она хотела – по принципу, что получать то, чего хочешь, обычно худшее из того, что может случиться с кем угодно.

– Танго Чарли, это Фокстрот Ромео. Прием. Танго…

– А что принимать-то? – резонно уточнила Чарли. – И меня зовут не Танго.

* * *

Бах была настолько удивлена тем, что девочка ей по-настоящему ответила, что не сразу придумала ответ.

– Э-э… это всего лишь выражение, – сказала Бах. – «Прием» при разговорах по радио означает «пожалуйста, ответьте».

– Тогда ты должна была сказать «пожалуйста, ответьте», – отметила девочка.

– Может, ты и права. Меня зовут Бах. Можешь называть меня Анна-Луиза, если хочешь. Я пыталась…

– Почему так?

– Извини?

– Извинить за что?

Бах смотрела на экран и некоторое время негромко барабанила пальцами. В комнате для мониторинга вокруг нее царила полная тишина. Наконец Бах выдавила улыбку.

– Наверное, мы начали не с той ноги.

– А с какой ноги надо было начинать?

Девочка просто смотрела на нее. На ее лице не читалось ни приятного удивления, ни враждебности, ни реальной конфликтности. Тогда почему разговор внезапно стал таким раздражающим?

– Я могу сделать заявление? – попробовала Бах.

– Не знаю. А ты можешь?

На этот раз пальцы Бах не стучали – они сжались в кулак.

– Могу и сделаю в любом случае. Меня зовут Анна-Луиза Бах. Я говорю с тобой из Нового Дрездена. Это город на Луне, ты его, наверное, видела…

– Я знаю, где он.

– Прекрасно. Я уже много часов пытаюсь с тобой связаться, но твой компьютер все это время мне мешал.

– Верно. Он так и сказал.

– Так вот, я не могу объяснить, почему он мне мешал, но…

– Я знаю, почему. Он считает, что ты чересчур любопытная.

– Не стану это отрицать. Но мы пытаемся тебе помочь.

– Почему?

– Потому что… мы это делаем. А теперь, если ты можешь…

– Эй. Заткнись, ладно?