Голубое и розовое

ЖЕНЯ. Половина двенадцатого — кто придет!

ЗИНА. Батюшка пришел же.

РАЯ. Батюшка через дом отсюда живет. А остальных учителей никого нету.

ЗИНА. И учениц тоже. Из приходящих никто не пришел. Только мы, пансионерки.

ЖЕНЯ. И что это Нянька, право, какой! Пошел и пропал. Чорт знает!..

ЗИНА (Жене, строго). Говеешь, а чертыхаешься. Это грех!

ЖЕНЯ (огрызаясь). Ну и пускай грех! Вот возьму и нарочно сто раз подряд скажу: «Чорт, чорт, чорт, чорт!»

ЗИНА (затыкая уши). Я не слушаю! Не слушаю! Не слушаю!

МАРУСЯ (Жене). Перестань! Легче тебе от этого, да?

ЖЕНЯ. Ну и пусть не легче, а пока хоть время пройдет. И то ладно… Скорей бы Нянька, право! (Вдруг замолчала, насторожилась, прислушивается, вскочила на подоконник.)

РАЯ и ЗИНА (тоже вскочили за Женей). Что? Что?

ЖЕНЯ (разочарованно). Ничего. Мне показалось, копыта стучат.

ЗИНА (выглядывая в окно). Никого. Пусто на улице — ни одного человека.

ЖЕНЯ. Вымерли, что ли?

ВОРОНА (быстро входит, кутаясь в платок). Что, Грищука здесь нет? И не приходил еще? Странно… (Уходит.)

ЖЕНЯ. И ей зачем-то Няньку нужно!

ЗИНА. Еще бы не нужно! Он сегодня на всю гимназию один — никто не пришел!

РАЯ. Да и его опять зачем-то в полицию вызвали.

ЖЕНЯ. В полицию?

РАЯ. В полицию.

ЖЕНЯ (раздумывая). Гм-м… в полицию.

МАРУСЯ (оторвавшись от писания). А ну вас! Бубните тут, я и написала: «Сел Тарас на коня, поскакал в полицию».

ЖЕНЯ. А ты брось писать! Ни к чему это твое писанье, ни к чему!

МАРУСЯ. Ты думаешь?

ЖЕНЯ. Всего «Тараса Бульбу» печатными буквами переписывать? Да ты сто лет писать будешь!

МАРУСЯ. Зато уж, если и второй номер Мопсе попадется, ничьего почерка нету: одни печатные буквы! Кто писал — не знаю, а я, дурак, читаю.

ЖЕНЯ. И писал тоже дурак. Сто лет писал, а читать никому не пришлось.

МАРУСЯ (пишет, говоря про себя). «Не уходи! — прошептала прекрасная панна…»

ЖЕНЯ (с сердцем стукнула кулаком по книге). А Няньки все нету! Чорт!..

ЗИНА. Опять чертыхаешься? Нам сегодня на исповедь итти. Про это ты помнишь?

ЖЕНЯ. Ох, я и забыла! Еще и это удовольствие…

ЗИНА (строго). В церковь люди не для удовольствия ходят.

ЖЕНЯ. Верно, Зиночка… Это для скуки.

ЗИНА. И все-таки все люди в церковь ходят!

ЖЕНЯ. Мой папа не ходил. И меня не водил. (Вдруг обрушивается на Марусю.) Я тебе говорю, Маруська, брось писать! Никому это не нужно — скука!

МАРУСЯ. Так ведь надо же второй номер выпустить. Обложка готова, а середки нету. И ты же первая выдумала: «Журнал! Журнал! Гоголя писать!»

ЖЕНЯ. Так ведь это когда было!

ЗИНА. Три дня тому назад.

ЖЕНЯ. Тогда Гоголя было интересно, а теперь нет…

МАРУСЯ. Так про что же нам писать? Про что интересно-то?

ЖЕНЯ (тихо). А вон про то… (Показывает на окно.) Про то, что там.

МАРУСЯ. Да. Я вот тоже все думаю: куда они тогда шли? Зачем?

ЖЕНЯ. Нянька говорит: голодные… Хлеба требуют.

ЗИНА (недоверчиво). Ну-у-у? Хлеб в лавке купить можно!

ЖЕНЯ. А если у них денег нету?

МАРУСЯ. Ну хорошо. Ну голодные, хлеба хотят. Так за что же в них стреляли? Ведь не за это же?

ЖЕНЯ. Не знаю.

МАРУСЯ. Мальчик тот, что впереди шел, флаг нес… Помнишь, Зина? Его, верно, ранили: он упал.

ЖЕНЯ (тихо). Это Блюмин брат был.

ЗИНА. Блюмы? Нашей Блюмы? Шапиро?

ЖЕНЯ. Да. Только ты, смотри, Зина, никому! Если узнают, Блюму могут выгнать.

ЗИНА. Ну, кому я буду говорить!

МАРУСЯ. Блюма уж два дня не приходит. С того самого раза!

ЖЕНЯ. Оттого, верно, и не приходит, что с братом что-нибудь… Вот Нянька придет — расскажет.

КАТЯ (входит, отогнула уголок фартука, подошла к Жене). Здрасьте! Голубое…

ЖЕНЯ (огрызаясь). Полосатое! Я в это больше не играю.

КАТЯ. Ну, а как ваш журнал?

ЖЕНЯ. Кланяется тебе.

КАТЯ. Вы же его потихоньку писать хотели?

МАРУСЯ. Расхотели.

КАТЯ. Вот как! А почему Блюма уже два дня не приходит?

ЖЕНЯ. Не знаем. Так и скажи Мопсе: про Блюму не знаем и журнал не пишем.

КАТЯ. При чем тут Мопся?

РАЯ. У нас ни при чем, а у тебя при чем!

КАТЯ. Как вам не стыдно!

Входят Хныкина и Шеремет.

ШЕРЕМЕТ. А вот и наши незабудудки! Здрасьте, незабудудки!

ХНЫКИНА. Ну, как ваш журнал?

ШЕРЕМЕТ. Поцелуйте от нас капитанскую дочку.

ЖЕНЯ. Еще захочет ли она с вами целоваться!

ШЕРЕМЕТ. Твое счастье, Шаврова, что я сегодня на исповедь иду… Сказала б я тебе… (Обращаясь к Хныкиной.) Тонечка, как подумаю об исповеди, прямо вся дрожу!

ХНЫКИНА. Ну успокойся, успокойся… (Объясняет другой девочке.) Она ведь батюшку обожает.

ШЕРЕМЕТ (восторженно). Я весь год этой минуты ждала!

ХНЫКИНА. Ну, а как ты ему скажешь?

ШЕРЕМЕТ. Батюшка! Я — грешница! Я вас, батюшка, обожаю! Я вас боготворю! Я с самого рождества из любви к вам уксус пила с перцем и солью. Ужасно невкусно! Все для вас, батюшка!