Голубка. Три истории и одно наблюдение. Контрабас

Молодой человек просто сидел и молчал. Потом большим пальцем просунул кончик сигареты между указательным и средним пальцем и сунул ее в рот. Прикурил, затянулся, выпустил дым над шахматной доской, погрузил руку в дым, взмахнул ею над черным королем и опрокинул фигуру.

Это в высшей степени вульгарный и дурной жест, когда в знак собственного поражения опрокидывают короля. Это все равно что задним числом разрушить всю игру. И опрокинутый король ударяется о доску с отвратительным стуком, который отдается острой болью в сердце каждого шахматиста.

Молодой человек, опрокинув презрительным щелчком короля, поднялся, не удостоив взглядом ни публику, ни противника, и, не попрощавшись, пошел прочь.

Ошеломленные, пристыженные зрители беспомощно глядели на доску. Через некоторое время кто-то из них перевел дух, задвигался, закурил. Который час? Уже четверть девятого? Господи, как поздно! До свиданья. Салют, Жан! Они пробормотали какие-то извинения и быстро испарились.

Местный матадор остался один. Он поднял опрокинутого короля и начал собирать в ящичек фигуры, сначала сраженные, потом оставшиеся на доске. И занимаясь этим делом, он по привычке прокручивал в памяти отдельные ходы и позиции партии. Он не сделал ни единой ошибки, конечно нет. И все-таки ему казалось, что так плохо он еще никогда не играл. Уже в самом начале игры, после первых ходов, надо было поставить мат. Только полный невежда в шахматной игре мог предложить ферзевый гамбит. Обычно Жан расправлялся с такими новичками легко и без малейших колебаний, обходясь с ними милосердно или безжалостно – в зависимости от настроения. На этот раз его явно обмануло чутье: он не распознал настоящей слабости противника – или просто струсил? Не разобрался сразу, как положено, с нахальным шарлатаном?

Нет, дело обстояло еще хуже. Он не захотел представить себе, что противник настолько плох. И еще хуже: почти до самого эндшпиля он готов был поверить, что ему далеко до незнакомца. Самоуверенность, гениальность и ореол юности казались непобедимыми. Но и это еще не все: если честно, то Жан должен признаться самому себе, что восхищался незнакомцем не меньше, чем остальные, он даже желал, чтобы тот победил и самым впечатляющим и гениальным образом наконец-то научил бы его, Жана, терпеть поражение, ведь Жан уже столько лет ожидает проигрыша, он устал быть самым сильным и непременно всех побеждать, пусть бы зрители, эти мерзкие зеваки, эти завистливые бандиты, наконец угомонились и оставили его в покое…

Но потом он, конечно, все-таки снова выиграл. И эта победа была самой отвратительной в его карьере, ведь чтобы ее избежать, он в течение всей игры отрекался от себя и унижался и пытался сложить оружие перед презреннейшим халтурщиком в мире.

Жан, местный матадор, не слишком разбирался в вопросах морали. Но когда он плелся домой с шахматной доской под мышкой и ящичком для фигур в руке, ему было совершенно ясно, что на самом деле сегодня он потерпел поражение, ужасное и окончательное: за него нельзя было взять реванш и его не могла отменить никакая, пусть самая блистательная победа в будущем. И потому Жан принял решение – хотя вовсе не был человеком, принимающим кардинальные решения, – покончить с шахматами раз и навсегда.

Завещание мэтра Мюссара

Непрерывно занятый своими чудаческими открытиями, Мюссар был так разгорячен этими мыслями, что в конце концов они сложились бы у него в голове в некую систему, то есть стали бы манией, если бы, к счастью для его разума и к огорчению друзей, которые любили его и ценили, не явилась смерть, чтобы отнять его у них посредством редкой и ужасной болезни.

Ж.-Ж. Руссо. Исповедь

Эти несколько страниц предназначены неизвестному мне читателю и будущему поколению, у коего достанет отваги, чтобы увидеть истину, и хватит сил, чтобы ее вынести. Пусть люди малодушные избегают ее как огня, ничего более утешительного я не могу им сообщить. Я буду краток, ибо у меня остается слишком мало времени. Мне стоит нечеловеческих усилий записать даже одну фразу, но я прилагаю эти усилия, ибо меня понуждает к сему внутренняя необходимость передать потомству мои знания и то, что было явлено мне в откровении.