Голубка

Дорога заняла полчаса или чуть побольше, но она не почувствовала времени, как не чувствовала усталости. Ею владело нетерпение, хотелось быть скорей там, где ее ждут, там, где все свое, где она сможет думать только о работе.

Не доходя, до управления, она свернула на участок и пошла, увязая в грязи. Внезапно остановилась она перед блоками-пузатиками, вспомнила, как она переживала из-за них, теперь бы это показалось ей смешным. Она видела поднявшуюся массу береговой плотины, новые опоры, свою прорабку. Но она пошла дальше, туда, где, собственно, был сам котлован.

По сваренной железной лестнице, шестьсот с чем-то ступенек, Женя поднялась на самый верх плотины — сердце ее, казалось, вот-вот разорвется от быстрого подъема.

В одно мгновение она охватила взором горы, и тайгу на горах, и широкое русло реки, свинцово-серой сейчас под низким небом.

Рушились последние времянки на правом берегу, скапывались огороды, люди уходили в новые дома, оставляя все прежнее морю. И в самом разрушении их жилищ было новое, что должно было последовать за этим и изменить жизнь к лучшему. Даже сюда, на такую высоту, доносился дикий рык бульдозеров, вгрызающихся в бревенчатые дома.

От верхового порывистого ветра скрипели деревянные перильца. Женя подошла к краю, придерживая на голове платок и глядя вниз. Пропасть, огромная, ледяная пустота была между ней и всем остальным.

Слегка покачнулись перильца, и она отшатнулась, испугавшись, не в силах вдохнуть воздух. Не оглядываясь, она торопливо спустилась вниз и пошла к своему участку.

Саркисов встретил Женю сдержанно, сказал, что много неприятностей, половина людей в отпуску, но план остается планом, его надо выполнять.

— Да, так что я хотел у вас спросить,— говорил он, привычно морщась, становясь маленьким и жалким.— Что там на западе нового?

Но он не слушал ответа, а думал о чем-то своем и все продолжал морщиться.

За его спиной стоял Виктор Викторович и показывал Жене большое яблоко, объясняя одними губами, что яблоки дают в буфете и она может успеть, если поторопится.

Виктор Викторович смешно жестикулировал, и Женя улыбнулась. Но нервно-чуткий Саркисов это заметил, крикнул не оборачиваясь:

— Ращупкин! Уходите с вашими яблоками!

Испуганный Ращупкин словно растаял в воздухе.

— Сегодня дадут бетон,— говорил Саркисов.— Вы примете у Ращупкина ночную смену, обеспечитесь машинами и будете считать. Вы поняли, о чем я говорю? Идите.

Женя не пошла домой, в холодную, пустую их комнату. Она осталась в управлении.

К вечеру пошел дождь. Земля раскисла, машины застревали. К одиннадцати вечера пришли всего три машины. В половине первого одна из них сломалась.

Бетонный завод звонил и требовал самосвалов. Женя кричала: «Будут вам самосвалы!» — и в отчаянии бросала трубку.

В час встала еще одна машина. Как раз в этот момент позвонил Саркисов. Он всегда звонил в это время.

— Что вы делаете? — спросил он.— Что вообще делается на участке?

Тон у него был такой, будто он не спрашивал, а уже отчитывал ее. Она представляла, что он скажет дальше.

— Ничего не делается,— отвечала она, левой свободной рукой соскребывая грязь на щеке.

— Машин нет? Вы звонили диспетчеру?

— Звонила. Он только ругается.

Вдруг Саркисов замолчал. Потом кашлянул и спросил:

— Вы что, плачете?

— Нет.

— Вы из-за машин расстроились, или у вас дома что-нибудь случилось? Где, кстати, Виктор, он приехал в Ярск?

— Совсем я не плачу,— сказала она.

— Ладно. Прежде всего успокойтесь. Нужно идти на дорогу ловить машины. А лучше вот что: ступайте-ка вы домой. В таком состоянии все равно вы ничего не сделаете. Пойдите отдохните, я вас отпускаю.

— А бетон? — спросила Женя.

— Да черт с ним в конце концов. Первый раз, что ли,— сказал Саркисов.— Валяйте домой, завтра наверстаем.

Она произнесла «ладно» и положила трубку. Но она уже знала, что никуда не уйдет, а останется ловить чужие машины. Так делали всегда, когда бывало трудно.

Она пошла к дороге, увязая в грязи. Какое-то фатальное невезение — вот что она думала.

Она вышла на дорогу и стала ходить вперед и назад, притопывая ногами. Обычно здесь проходило много машин, сейчас, как назло, не было ни одной.

Кругом стыли сосны. Брызги от них летели ей в лицо.

Ей вдруг показалось, что ничего нет в мире, кроме этой беспросветной ночи и пустоты.

Ушли все, все исчезли: Верка, Генка и Виктор.

За эти мысли о Викторе она ненавидела сейчас себя, его, всю эту бесконечную ночь. Она не знала, как ей дальше жить.

Вдали сверкнул спасительный огонек. Она помахала рукой, и машина встала. Шофер крикнул:

— Чего тебе?

Наверное, он думал, что она просит подвезти.

Капюшон плаща и волосы — все было мокро; она стирала капли с лица.

— Заворачивай! — крикнула она, закрываясь рукой от света.— На участок заворачивай, будешь возить бетон...

— Я отработался! — крикнул шофер, открывая дверцу кабины и высовывая голову.

— Ну, еще поработаешь! — прокричала она.

— Чево?

— Нужно — значит, поработаешь. Это распоряжение Шварца!

Она так говорила, потому что все говорили так, когда требовались машины.

— Я отработался,— повторил шофер.— Иди ты со своим Шварцем! — Он сильно хлопнул дверцей.