Голубка

Кира Львовна приехала из отпуска в каком-то необычном для себя состоянии. И никто бы ничего не заметил, но Женька это почувствовала. На тумбочке у Киры Львовны появилась китайская фарфоровая статуэтка. Женя взяла ее в руки, спросила:

— Ты сама купила?

— Дочка,— ответила Кира Львовна, но ничего не захотела объяснять, а Женя не стала расспрашивать.

Но потом Кира Львовна сама пришла к Жене. Она была скрытной, но она почувствовала доверие к Жене, а это так много для нее значило.

Вдруг она рассказала, что у нее есть дочка, дефективный ребенок, она сейчас в специальной лечебнице для таких детей, и у нее появились признаки памяти, которая прежде полностью отсутствовала. Запомнила много букв, уже начинает читать. На прощание девочка сказала: «Мама, я хочу тебе подарить что-то». И принесла ей крошечную фарфоровую статуэтку, которую ей кто-то дал. «У меня словно жизнь снова началась»,— говорила Кира Львовна. В порыве откровенности она рассказывала про Славку. «Мне тоже не просто так вот жить одной, но нужно уметь держать себя в руках, не как Нинка... Где-то сказано: «Если я потеряю власть над чувствами, то сохраню ее над поступками». Это про меня».

Очень шумно вся их группа прошла через поселок и оказалась в сосновом лесу.

Теперь они шли по тропинке, пахло прошлогодней травой, нагретой хвоей. Все было пропитано ласковым долгожданным теплом. Тайга подсыхала, иглы на молодых сосенках набухли от избыточных соков.

— Как чисто! — воскликнула Женя.

— Ну, разумеется,— говорила Кира Львовна,— ведь грязь в природу приносит человек.

— Да,— отвечала Женя,— или нет. Прекрасное в природу тоже приносит человек?

— Лес красив и без людей,— сказала Кира Львовна.— Недаром мы идем сюда, где их нет. Впрочем, я урбанистка, я в этом мало что смыслю.

— Где нет людей? — спросила Нинка, останавливаясь и разглядывая что-то под ногами.— Здесь нет людей?

Прямо на тропинке было брошено чье-то пальто, рядом лежали учебники, тетрадь по сопромату и газета. На тетради было написано: «Бабченко Петр».

Все стали поочередно выкликать незнакомого Бабченко, Женька даже пообещала ему помочь в подготовке сопромата. Рахмаша в это время рассматривал газету — это был праздничный номер многотиражки — и ткнул в первую страницу пальцем. По его лицу никак нельзя было понять, что он там нашел. В газете под первомайским призывом был помещен указ о награждении инженера Ярскгэсстроя Мухина Геннадия Петровича медалью «За трудовую доблесть». Ниже красовалась фотография Мухина, а под ней его речь, произнесенная в Москве на съезде энергетиков.

Каждый тянул газету к себе. Нинка из-за спины Рахмаши и еще ничего не видя, крикнула: «Ура, Генка!» И Кира Львовна захлопала в ладоши, действительно удивляясь и радуясь.

Женя читала молча, она скорее была смущена, чем обрадована, и сама не могла понять, почему это так.

— Как может исказить лицо фотография,—сказала она.

— Эй, Бабченко, Бабче-н-ко! — закричала Нинка резво.— Ты обиделся, что тебе не дали ордена?

Тайга молчала, ребята смеялись.

— Нам тоже не дали,— сказала Кира Львовна.

— Слышишь, Бабчен-ко? Нам тоже не дали ордена! — орала Нинка.

— А я бы и сама не взяла,— вдруг сказала Женя.

— Как же не брать, когда дают? — воскликнула Нинка, вытаращив ярко-голубые, будто нарисованные, глаза. И Кира Львовна добавила:

— Ведь он не виноват, что ему дали, он лучше нас, вот ему и дали!

Так, переговариваясь, они двинулись по тропе.

— Вы поймите,— говорила Женя недоуменно, почти испуганно.— Вы поймите, ведь ему придется сюда вернуться, к рабочим, к товарищам. И будет получаться так: все вместе строили, а один получил?

— Господи! — воскликнула Нинка.— Хоть бы наградили, хватай и беги, пока не раздумали... Рахмашенька, ты получишь у меня орден? Или тоже готов отказаться из высших соображений?

Женя молчала, смотрела себе под ноги.

— Нет, я получу,— отвечал Рахмаша очень уверенно и серьезно.— Кончим строить, будут представлять всех к награде, наверное, и меня представят.

— А сейчас? — спросила Нинка.

— Я не тороплюсь,— сказал он.— Все, что мне положено, от меня не уйдет.

— И ты не завидуешь Генке?

— Нисколько,— ответил он, пожав плечами, и посмотрел на Женю.

Они стояли теперь высоко над Ангарой, и тут на крутом берегу бросили наземь сумки, одеяла. Кто-то позвал пить березовый сок.

— А какой он? — спрашивала Нинка.— Его действительно можно пить? Он сам течет? Он густой?

Виктор ножом подрезал кору березы, лезвие стало влажным. Первые мутные капли упали на землю. Женя встала рядом с ним на колени, слизала с коры сок. «Как вкусно! Но сок молодой березы всегда горчит».

Славка орудовал у другого дерева, Нинка суматошно вертелась вокруг него, вопила:

— Сейчас польется! Банку, скорее банку!

Капли холодной березовой крови теперь обливали ствол, захлестывая, как половодьем, любопытных муравьишек. Женя приникла к надрезу губами, щека у нее стала белой от коры. Увидев, что Кира Львовна с Нинкой сосут конфеты, она воскликнула:

— Но ведь так нельзя! У этого сока слишком тонкий аромат. Он же весной пахнет, нет, глубиной весны, вот как...