Тем не менее, права Эббо могли быть оспариваемы; во-первых, по случаю его несовершеннолетия и недоказанной смерти отца; во-вторых, потому что два вельможи предъявляли свои права на землю. Президент Ульрих, мейстер Годфрид и еще несколько членов собрания решили отложить работы до совершеннолетия барона, когда он, приняв присягу подданства, мог бы добиться точных границ своих владений. Но это мера не согласовалась с предприимчивым духом Морица Шлейермахера и с выгодами торговцев и продавцов вина, которые постоянно страдали от недостатка моста и боялись ждать еще четыре года, в течении которых молодой человек, подобный барону, мог поддаться наследственным родовым побуждениям или Брауквассер мог вернуться в прежнее свое ложе. Сам Эббо настоятельно просил, чтобы немедленно приступили к работам, несмотря на все препятствия.
– Это будет вам стоить и споров и крови, – сказал строго мейстер Годфрид.
– Разве можно добиться чего-нибудь порядочного без ссор и крови? – с жаром спросил Эббо.
– Это вопрос, который юность не может решить, – сказал со вздохом мейстер Годфрид.
– Нет, – возразил президент, – если бы было иначе, то кто бы отважился на какое-нибудь предприятие?
Совет разошелся, и юные бароны отправились в замок. Они молча ехали более часа, как вдруг Эббо заставил вздрогнуть брата, спросив его неожиданно:
– Фридель, о чем ты думаешь?
– О том же, о чем и ты, – отвечал Фридель, проницательно взглядывая на него.
– Нет, нет, Фридель, – отвечал Эббо мрачно. – Это чистая выдумка старой змеи, чтобы помешать нам отнять ее добычу.
– Несомненно… а все же я не могу не думать о том рассказе генуэзского купца про благородного германца, проданного маврам его врагами!
– Какой вздор! Эта история слишком недавняя, чтобы касаться нашего отца!
– Я тоже ничего не предполагаю. Но почему же граф выражает сомнения насчет его смерти?
– Ба! – поспешно отвечал Эббо. – Разве ты не слыхал сотни раз, как погиб наш отец? Неужели такой честный человек, как Гейнц, захотел бы нас обманывать?
– Не умышленно, конечно! Но все же я хотел бы навести справку в той гостинице, где была расставлена западня.
– Содержатель ее, изменник, кончил жизнь, как и следовало ему. Его колесовали год тому назад, за убийство ярмарочного торговца. Разумеется, дорого бы я дал, чтобы знать, где погребено тело моего отца, и с почетом схоронить его в часовне эрмитажа. Что же касается предположения, что он жив, то я не желал бы, чтобы эта выдумка достигла до моей матери, из боязни разбудить ее давно уснувшее горе.
– Ты прав, – сказал Фридель, – у матушки не будет ни минуты спокойствия, если только она себе вообразит, что наш отец заключен в Шлангенвальдской башне или на каком-нибудь мавританском корабле.
– С другой стороны, – сказал Эббо, – это сомнение избавило бы нас от наглого преследования господина Казимира… Но нет… все-таки лучше молчать.
За этой речью последовало молчание Эббо, который оставался мрачен и задумчив до возвращения в замок; но, свидевшись с матерью, он, казалось, только и старался заботиться о ней, рассказывая о прекрасных гравюрах на дереве мейстера Годфрида, о ревматизме тети Иоганны и о всех новостях города и страны. Одна из них была довольно важная: говорили, что император был болен в Линтце; гангрена поразила его ногу, и врачи поговаривали отнять ее, что было страшнейшей операцией в XV веке. Что касается Фриделя, он скромно пошел к Гейнцу в конюшню, и там, опираясь на спину старой кобылы, уцелевшей тоже от убийства, просил его снова рассказать ему подробно о смерти отца, чем Гейнц никогда не утомлялся; но когда Фридель, внимательно выслушав, спросил, уверен ли он в смерти своего господина? старый ландскнехт обиженно ответил:
– Неужели вы думаете, что я покинул бы его, если бы в нем оставался хоть признак жизни?
– О, нет, добрый Гейнц, я только хотел бы знать, почему ты видел, что он уже умер?
– Ах, господин Фридель, когда вы раза два побываете в сражении, то не спросите меня, как я отличаю жизнь от смерти.
– Разве обморок не похож на смерть?
– Я не говорю, что неопытный юноша не мог бы ошибиться, но это невозможно тому, кто так близко видал резню. Но к чему все эти расспросы, господин Фридель?
– К тому, – сказал Фридель тихо, – но брат не хочет, чтобы это знала наша мать… к тому, что граф Шлангенвальд спросил, можем ли мы доказать смерть отца нашего.
– Доказать ее!.. Старая змея хорошо знает, что вашему отцу не было выбора между жизнью и смертью, после страшных трех ран, нанесенных ему! Господин Фридель! Я благословлю день, в который увижу, что вы или брат ваш поквитались со старым злодеем.
– Мы все думаем, что он хотел только воспрепятствовать нашим намерениям. А все-таки, Гейнц, я хотел бы знать все, что произошло после твоего отъезда. Нет ли какого слуги в гостинице, нет ли какого Шлангенвальдского партизана, у которых бы можно было что-нибудь разузнать?
– Клянусь св. Гертрудой, – грубо отвечал Шнейдерлейн, – если вы не довольствуетесь показаниями такого человека, как я, который пожертвовал бы жизнью для спасения вашего отца, то не знаю, кто может вас удовлетворить!