Голуби

– Я никогда впярёд ня лез, – нашёл на Пал Палыча исповедальный стих, – всё поглупей да пониже, поглупей да пониже… А многие, кто пахал и верил в светлое будущее, тяперь сломавши. Трактористы, комбайнёры, прядседатели – пахали, а и выпивали, и всё это… И сломавши. А я вверх ня рвался. Честно скажу: ня курил, ня пил, спортом занимался, но я ещё и дурковал, ня хотел в пяредовые. А глубинка-то, оказывается, ня такая и плохая – наоборот: всё в мою пользу. Да, ня разбогател, ня хватал звёзд с неба. А кто разбогател? – Пал Палыч зачерпнул ладонью воду за бортом и стряхнул с пальцев взблеснувшие капли. – Вот и Нина маленько сломавши. Я ей говорил: за каким бесом жилы рвёшь? А она то уборщицей в милиции, то в садике прачкой работала – зачем надо в резиновых сапогах зимой? Брось! Сиди дома – прокормлю. А нет…

Метрах в тридцати из камышей взлетел чирок. Пал Палыч схватил винчестер, но не стал и выцеливать – стремительный чирок был уже далеко.

– Дурковал по жизни, – заключил Пал Палыч, – и меня устраивало. Так по этой канве и вышиваю. Иной раз и вру. Вот вижу, что человек ня в понятии, так и начинаю врать. И с три короба. И даже того, чего не было. Вот и с вам. Меня жана и пяред вашим приездом отчитает, и после отчитает: мол, ты как себя ведёшь? Он воспитанный человек, а ты дуркуешь. Он общаться с тобой ня будет, как ты с им общаешься. – Пал Палыч вздохнул. – И стыдно мне… Стыдно, с одной стороны, за своё повядение, что жана ругает, а с другой, думаю, так и так выговорит, как я себя ня веди. А по мне то, что мы разные все – так и жизнь интяресная, потому что мы разные. – Пристальным взглядом окинув дали, Пал Палыч поставил решительную точку: – Так что Нина – это отдельная песня. Но я сейчас ня в голосе.

Осмотрев низкий берег – вода слегка подтопила осочник, который переходил в широкий заливной луг, тянущийся до опушившего сосняк чернолесья, – решили устроить засидки на островке, стоявшем метрах в шестидесяти от береговой травы. Гуси гомонили где-то далеко, правее. Цукатов расчехлил бинокль и попытался отыскать стадо, но обметавший в той стороне кромку озера камыш закрывал обзор. Ничего, на ночёвку гуси слетят на воду, однако где сядут – бог весть, а остров тем и хорош, что обеспечит расставленным по разным углам охотникам круговой обзор. Главное, чтобы птица залетела на этот край Селецкого, но тут уж не угадать…

Погода тем временем портилась – небо окончательно затянули низкие серые облака, и между ними и землёй повисла морось. Ветра не было, озёрная гладь расстилалась тёмным стеклом, устланным тут и там листьями кувшинок и прядями поникших трав, водяная взвесь стояла в воздухе, как муть в киселе. Утешение – в такую марь заморозок не ударит, можно и не ждать, но и местная утка на воду кормиться не пойдёт, будет прятаться в траве. А северная, если озеро на пути пролёта, спустится, той всё равно – случалось, садились стада и в дождь, и в снег.

Площадью остров – примерно изба-пятистенок или немногим больше, но геометрии сложной – врастопырку, и весь зарос ивняком, через который, найдя проход, продрались к серёдке. Берег по краям был тряский и утопал под сапогом, но дальше крепчал, перевитый корнями лозы, точно корзина, хотя и тут встречались зыбучие ямы – приходилось всё время смотреть под ноги. В центре островка нашли между кустов пятачок – не то чтобы совсем сухой, но основательный, сапог уже не вяз. Подвесили на сучья рюкзаки и ружья, после чего Цукатов утвердил на ровном месте раскладной стул – барский, со спинкой и подлокотниками, – будто вбил золотой костыль в шпалу. Пока соображали, где обустроить засидки, энергичный Брос, шлёпая лапами по воде меж ветвей и в траве у топкого берега, молча обрысил десять раз весь остров вдоль и поперёк и прибежал к хозяину с докладом.

Облюбовав себе места, укромные, но с хорошим обзором, решили до сумерек наломать сухих ветвей, чтобы ночью погреться у костра – ещё перед выездом договорились: если позволит погода, после вечёрки останутся на озере и на утреннюю зорьку. Профессор принялся ломать сушняк, а Пал Палыч с Петром Алексеевичем отправились расставлять чучела (Пал Палыч сказал: «кидать болвано́в»). Сделав дело, подтянули плоскодонку в кусты, укрыли ветвями и накинули на торчащую корму камуфляжную сетку.

Пасмурное небо понемногу гасло. Цукатов уже собрал приличную кучу сухого ивняка. Взяли ружья и разошлись каждый в свой угол. Пётр Алексеевич натянул на голову вязаную шапку и надел митенки. Подготавливая свою засидку, он загодя расчистил топором от веток почти горизонтально наклонённый толстый ствол лозового куста, так что теперь на нём, подложив под зад пенку-сидушку, вполне можно было расположиться – не без некоторого даже удобства. Пётр Алексеевич расположился. Из засидки Цукатова раздавался бодрый кряк манка.