Голуби

Пока ждали Паоло, гостиничный портье/охранник помыл японца (ни одной царапины, значит, тысячедолларовый залог вернётся им сполна), после чего Пётр Алексеевич заехал на располагавшуюся по соседству АЗС и сказал заправщику: «Танке льена»[3].

Подкативший на своём новеньком «экоспорте» Паоло радостно сообщил, что Аплетаев уже в Лиме с оформленными для них разрешениями на вывоз улова. Гуселапов тут же набрал номер Никиты. Договорились, что днём Аплетаев зайдёт за ними в гостиницу и покажет отличный недорогой ресторанчик с морской кухней.

В контору по аренде отправились всем скопом, следуя за автомобилем Паоло, – без него в окраинных трущобах Лимы они бы проплутали до ночи. При сдаче «фортунера» выяснилось, что в договоре всё же был подвох. Стоимость аренды, указанная в нём, предполагала лимит в четыре тысячи километров, а по спидометру вышло четыре тысячи семьсот. Последовал перерасчёт, после которого из суммы залога удержали шестьсот долларов. Паоло развёл руками.

Пётр Алексеевич сказал:

– Трах-тибидох!

Гуселапов сказал:

– Интер, квинтер, жаба!

Но деваться было некуда.

Впрочем, омрачение продлилось недолго. Доставивший их обратно в гостиницу Паоло сразу же с деловым видом исчез, а вскоре появившийся Аплетаев настроил всех на бодрый лад.

Первым делом Пётр Алексеевич и Иванюта вручили ему четыре пакета гречневой крупы для тоскующей матери, а он в ответ раздал свои подарки: Гуселапову – десяток ярких кассид для университетского музея, Петру Алексеевичу – вязаную перуанскую шапочку с «ушами», Полине – шарф из тонкорунной альпаки, а Иванюте – стайку разнообразных рхинастусов и чёрных, глянцевых, косящих под муравьёв хамматостилусов на ватном матрасике. Этикетки с местом и датой вылова прилагались. «Личность», – подумал Иванюта и тут же проникся к Аплетаеву зоологической симпатией. Однако после ритуального потлача Никита перешёл к расчётам за охранные грамоты на отлов и вывоз насекомых, после которого кошельки Иванюты и Гуселапова в очередной раз похудели на кругленькую сумму. Но Иванюта не роптал – деньги на безвредные страсти жалеет только плут, деляга и посредственность.

Ресторанчик был набит битком – благодаря дешевизне он пользовался популярностью. К дарам океана взяли бутылку местного белого вина, рекомендованного Аплетаевым.

– Когда летите? – Никита разлил вино по бокалам.

– Послезавтра. – Гуселапов сквозь очки с интересом изучал осьминожку в своей тарелке. – А завтра хотим осмотреть Мирафлорес.

– Лима – город контрастов, – кивнул Аплетаев. – Мирафлорес – для белой кости. Берег океана, пальмы, теннисные корты, парк de amor…

Разговор сам собой сошёл к перуанским впечатлениям: сияющий бескрайний океан, воздушные викуньи, милашки-альпаки, индейские женщины-кечуа с заплечными торбами, пёстрыми юбками и забавными шляпами-котелками, высокогорная каменная пампа с пучками жёлтых трав, сахарная Арекипа, голенастые, с вывернутыми назад коленками фламинго, сцепившиеся камни инков, вспыхивающие холодными искрами светлячки, зависающие над цветами, точно бражники, колибри, гранатовые в свете фонаря глаза кайманов, похожие на мультяшную птицу-говоруна гоацины, яркие попугаи, злые морды капуцинов, змеящиеся выдры, кованые панцири черепах, древесные лягушки-певуньи, купание в желтоватой Мадре-де-Дьос и блистающее на северном небосклоне солнце. Иванюта хотел поделиться чувствами, испытанными в зачарованном лучом фонаря царстве ночного леса, но сдержался – и без того воспоминания о сельве перевешивали остальные.

В свою очередь Аплетаев рассказал об ашанинка, потом об амаваки. Потом о первобытном народе эхе-эта – в их племени считалось, что во сне человек может потерять одну из трёх душ, которая называется кава, поэтому индейцы там не спят по ночам, натирая веки соком листьев югиво, а только урывочно дремлют в течение дня, валясь в том месте, где их настигнет усталость. У этих людей нет ни вчера, ни завтра – лишь одно полосатое, как зебра, переходящее из ночи в день сегодня. Потом рассказал о другом племени, в языке которого только два щелчка, четыре свиста, три гласных звука и семь согласных, и нет слов для обозначения чисел, запахов и цветов, что странно для обитателей столь пёстрого и душистого мира. Затем – ещё об одном племени, в котором принято каждые шесть-семь лет менять прежние имена на новые, соответствующие наступившему возрасту, так что узнать, сколько прожил тот или иной индеец, довольно просто – достаточно спросить, как его зовут.

– Ты, как и раньше, без хозяйки? – на правах давнего знакомого поинтересовался Гуселапов.

– Как и раньше, – качнул Аплетаев головой.

– А что не женишься?

Иванюта подумал: «Гуселапов стремится каждую тему выжать до конца, как Бах выжимает из каждой мелодии все до последней вариации».

– Ты видел, какие тут красавицы? – ответил на вопрос вопросом Аплетаев и загадочно добавил: – Моя жена ждёт меня на дереве хьяло.