Голуби

Пал Палыч тем временем вернулся к охотничьим секретам:

– Ня только лось, кабан – тот тоже соль любит. До того, что милей всего ему сялёдка. – Пал Палыч на мгновение задумался и уточнил: – Ня сама сялёдка, а рассол из бочки – тузлук. Там, где кабан ходит, хорошо на пне канавку вырубить и рассол налить. Если он его один раз попробует, то потом нет-нет, а будет к пню ходить. Ему рассол – как мядведю мёд. Тут и надо возле на дереве засидку сделать. – Пал Палыч сощурился на ударившее из-за поворота в лобовое стекло солнце, и от глаз его разбежались к вискам острые морщинки. – Я много таких штук знаю. Об них в книгах-то ня пишут, чтоб народ ня баловал. А я давно в лесу, всякого попробовал.

Слушая рассказ Пал Палыча, Пётр Алексеевич вспомнил, как однажды ездил с зоологическим профессором на кабана в глухой угол на стыке Ленинградской, Вологодской и Новгородской областей. Хозяйство там было налажено будьте-нате – овсы, вышки, кормушки. И люди наезжали не простые, многие при должностях. Один таможенный генерал незадолго перед тем подогнал в дар груз контрабандной чепухи – чипсы, солёный арахис, орешки кешью, – приговорённой к уничтожению, так что лесные кабаньи застолья в хозяйстве походили на пикники оставленных без присмотра гимназистов. Не хватало газировки.

Когда въехали в Новоржев, ещё не было и девяти.

Нина встретила на крыльце, будто почувствовала, что Пал Палыч на подъезде. Взяла пакет с рыбой.

– Сейчас пожарю и на стол накрою, – сказала и скрылась в доме.

Выгрузили из багажника мешки с чучелами и рюкзаки с добычей. Потом отправились в дом переодеться.

– Поедим, – сказал Пал Палыч, – потом поспим. А там посмотрим – может, на вальдшнепа или ещё куда.

За рулём на Петра Алексеевича то и дело наваливалось ватное забытьё, так что пару раз он едва не заклевал носом, – пришлось опустить в водительской двери стекло, чтобы выдул дрёму утренний холодок. Да, отоспаться нужно непременно.

Пока хозяйка хлопотала на кухне, Пётр Алексеевич решил ощипать и выпотрошить дичь. Пал Палыч вручил ему старый эмалированный таз, и он с рюкзаком, тазом и ножом на поясе отправился во двор к скамейке, благо утро выдалось ясным и тихим – ветер не развеет пух. Дело, конечно, кислое, но свой трофей ощипывать не в тягость – напротив, венец дела, а опалить можно и после, когда хозяйка освободит плиту.

Пал Палыч тоже подхватил свой тугой рюкзак и отправился к сараю за крольчатник, где обычно свежевал ушастых питомцев. Когда проходил мимо запертых в вольере лаек, те разразились радостным, подобострастным лаем – заливистым, с подвизгом.

Промашка вышла только с чирком – оказалась самка. Когда Пётр Алексеевич взялся её, ощипанную, потрошить, внутри нашёл недозревшее голубовато-опаловое яйцо, да ещё три желтка стояли в очереди. Зато подивился на селезней – их скрытые в утробе болты (зоологический профессор сказал бы «копулятивный орган») были закручены тугой спиралью, как пружина на взводе. Сила!

Второпях управился минут за сорок – Нина уже звала к столу, но не бросать же дело на исходе.

В дом зашёл с окровавленными, облепленными пухом руками.

Когда, приведя себя в порядок, заглянул на кухню, стол, как водится, ломился.

– Пал Палыч, – кивнул на изобилие Пётр Алексеевич, – я так не оголодал.

– Ня оголодали, и ладно, – живо откликнулась Нина. – Сытого гостя потчевать легче.

– А я поесть люблю, – признался Пал Палыч. – Во мне харчовка горит, что порох. Встал из-за стола и – хоть садись заново.

Он, собственно, уже восседал за столом – возился с пробкой на бутылке привезённой Петром Алексеевичем водки, трудоёмко запаянной в прозрачный целлулоид.

– А надо нам? – Пётр Алексеевич присел к столу. – Может – на вечер? У меня во фляге ещё коньяк остался – нам ведь только аппетит подогреть.

Пётр Алексеевич поставил предусмотрительно прихваченную флягу рядом с блюдом, на котором горкой была навалена дымящаяся жареная рыба. Тут же поместились и прошлогодние соленья, и маринады, и кроличий паштет, и холодный рулет запечённой свиной брюшины, и щедрыми ломтями нарезанное сало, и свежий хлеб, и масло, и сметана… А Нина уже несла от плиты сковороду скворчащего мяса, под которую Пал Палыч стремительно расчистил место и ловко подпихнул деревянную подставку.

– Ну, вы сами тут, – сказала Нина удовлетворённо. – В гостиной вам, Пётр Ляксеевич, постелено.

– А вы, Нина, что же? Не присядете?

– Да я уж завтракала, – махнула та рукой и – вполоборота – посмотрела с напускным укором на мужа. – А рюмку-то ещё как будто рановато…

Пал Палыч привычно улыбнулся, знал, что попрекают не за дело, а в силу русской традиции семейного обихода: пил он мало и редко, по большей части, как сам же утверждал, с Петром Алексеевичем, в нечастые его наезды.

Нина вышла из кухни и хлопнула в прихожей входной дверью – отправилась на двор, к скотине.

– Что-то нынче стрелков на озере мало. – Пётр Алексеевич аккуратно налил коньяк в две рюмки. – Мы с вами да ещё один на том берегу. Оттого, наверное, и перелёта на вечёрке не было.