Голуби

Добыча оказалась необычной – три утки странного вида, каких ни Пал Палыч, ни Пётр Алексеевич прежде здесь никогда не видели. Крупные, массивней кряквы, с продолговатым телом и стройной шеей, одна вся чёрная, отливающая изумрудной зеленью на солнце, а две другие с чёрной головой и шеей, так же посверкивающими зеленью, но с бело-палевым пером на груди, спине и крыльях, местами – то тут, то там – покрытых коричневатыми пятнами разной степени густоты. Цукатов выложил трофей на землю.

– Вот звери какие, – сказал горделиво, однако с заметной трещинкой в голосе. – Всех в одном месте взял – из-за тальника вывернул, а они, чёрт дери, в заводи сидят, как святое семейство в вертепе.

– И не взлетели? – удивился Пётр Алексеевич.

– Не успели, – веско заверил профессор.

– Ня бывало у нас ещё таких, – задумчиво разглядывал уток Пал Палыч. – Ня залетали.

– Видать, дед Геня с облака о такой утке нашептал, о какой и вы, Пал Палыч, не ведали. – Пётр Алексеевич достал смартфон, сфотографировал необычайную птицу и посмотрел на Цукатова: – Деревни были по пути?

– Есть одна – Никулино, – ответил за профессора Пал Палыч.

– Не знаю – я с воды жилья не видел, – заявил Цукатов. – Думаешь, домашние?

Вопрос прозвучал простодушно, но чувствовалось, что мысль эта, когда унялся ослепляющий охотничий пыл, уже тревожила профессора – не могла не тревожить, – но он работал над собой и силами самовнушения не позволял ей укрепиться. К тому же и домашних уток похожей породы за всю свою жизнь Пал Палыч тут не встречал, о чём и сообщил. Стараясь не подавать вида, Цукатов сообщению обрадовался.

Когда вернулись, уже вечерело. Профессор великодушно предложил поделить трофей – в конце концов, Пал Палыч и Пётр Алексеевич тоже участвовали в охоте, перегнав машину на несколько километров вниз по реке. Пал Палыч отказался – у него в морозилке ещё с весны лежали три или четыре кряквы (дети не брали, да и Нина дикую птицу не жаловала), – а Пётр Алексеевич взял одну чёрно-палевую утку, чтобы не возвращаться к Полине совсем без добычи.

Пока ощипывали и потрошили улов, Нина накрыла стол – то ли поздний обед, то ли ранний ужин, всё в этот день слегка сместилось. Пётр Алексеевич управился раньше профессора – вымыл руки, испачканные кровью с налипшим пухом, достал смартфон и зашёл в поисковик. Когда Пал Палыч, похлопотав по хозяйству на скотном дворе – задал корм собакам, кроликам и поросятам, – вернулся в дом, Пётр Алексеевич показал ему на экране стайку стоящих столбиком, словно длинношеие пингвины, уток – точь-в-точь таких, каких добыл Цукатов. «Индийский бегунок, – гласило пояснение, – яйценосная порода, востребованная в сельском хозяйстве, благодаря низкокалорийному мясу и полезным яйцам».

– Утку потрошил, а у неё желтки на подходе – три штуки, – сообщил Пётр Алексеевич. – Дикая по осени не несётся.

– А я сразу понял, что домашняя, – признался Пал Палыч. – Из двух стволов трёх уток на одном месте ня взять. Это ж пярезарядить надо – дикая б враз взлятела. – Пал Палыч засмеялся и по-лошадиному мотнул головой. – Известное дело – азарт! Увидел птицу – соображать нядосуг, стрелять надо. Вы только, Пётр Ляксеич, за столом ня говорите, ня огорчайте его. Пусть сам сообразит.

– Да он уже сообразил, – заверил Пётр Алексеевич. – Только признать никак не хочет. Это ж конфуз.

Пришёл со двора Цукатов, вымыл руки.

– Ну что, – сказал удовлетворённо, – день был трудовой, мы не филонили – рюмку заслужили.

Сели за стол. Нина, как обычно, не разбавляя мужскую компанию, отправилась заниматься домашними делами. Пётр Алексеевич достал из холодильника озябшую бутылку водки и наполнил рюмки. Выпили за удачу. Потом принялись за жареную рыбу, ещё утром сидевшую в сетке, а теперь в хрустящей золотисто-бронзовой корочке горкой лежащую посередине стола на блюде.

– А что, Пал Палыч, у вас нынче с косулями? – полюбопытствовал профессор.

– Косуля поднялась. – Хозяин снял у карася с рёбер мясо вилкой. – В том году уже заметно стало. Губернатор на шесть лет закрыл охоту на косулю – вот маточное поголовье и возобновилось. А этой осенью хотят уже опять открыть. Как можно? Только-только маточное восстановили. Тяперь должен пойти прирост – по три, по пять коз каждый год в стаде. А они сейчас хотят открыть. Понимаете? Няльзя сейчас – лосей нету, кабана нету, значит, косуль маточное поголовье тут же – ёбс – и всё. Бить-то нечего больше. – Пал Палыч скорбно прожевал рыбу. – Но я косулю на мясо ня беру.

– А что так? – Цукатов разбирал в тарелке щуку.

– А так. Кабан – и в суп, и в тушёнку, и во всех видах. А косуля, она – трава травой. Только на котлеты. Суп с неё, как с лося – вкуса никакого. – Пал Палыч встрепенулся и обернулся к плите, на которой стояла кастрюля с горячими щами. – Про суп-то забыли.

Он выбрался из-за стола, достал из шкафчика суповые тарелки и взялся за половник. Пётр Алексеевич тем временем наполнил рюмки.