Голова в облаках

Сеня вздрогнул от неожиданности, но не удивился, что над ним стоит рослый корпусной богатырь в мотоциклетном шлеме. Голос директора совхоза Мы-тарина, своего главного начальника, Сеня не забывал. Мытарин не раз заставал занятого деловым размышлением Сеню, пугал внезапностью своего громкого обращения, но Сеня не сердился: он любил молодого директора за смелую езду на мотоцикле, за благоволение техническим делам НТР, за страсть ко всяким исключительным событиям и фактам происшествий. Сегодня Мытарину повезло не меньше Парфеньки и других жителей Хмелевского района в видах патриотической гордости от явления небывальщины жизни посреди громкого существования злободневности.

— Похоже, настраиваешься вытаскивать что-то бесконечное? — уточнил Мытарин.

Сеня кивнул блестящей плешью и легко, как молодой, поднялся с корточек.

— На всякий случай непредвиденности, Степан Яковлевич. Меньший минимум из большого максимума протяженности сделаем в любой период времени. Дар природы надо беречь.

— Молодец! — засмеялся Мытарин. — Идем послушаем допрос главного героя этого чуда. Надо же отмочить такое!

Сеня оглянулся и увидел на бугре, кроме водовозки, красной пожарной машины и директорского мотоцикла ИЖ, «жигуленка» с синей мигалкой на крыше. Рядом с ним стояли Парфенька с Витяем и двое милиционеров — длинномерный подполковник Сухостоев и короткий Федя-Вася, участковый старшина, перепоясанный ремнем и плотно притянутый к желтой пистолетной кобуре. Законная фамилия у него Пуговкин, но все, как обычно в Хмелевке, звали по-уличному Федей-Васей, перестроив так его имя-отчество.

История поимки рыбы, которую излагал Парфенька, не занимала Сеню, и он, постояв из вежливости рядом с Мытариным, отошел в тенечек под ветлу, где дремал кривоносый пожарник. Витяй тоже заскучал под стальным взглядом Сухостоева и ушел вслед за Сеней — полежать на прохладе, покурить.

А Мытарин с какой-то детской любознательностью слушал Парфеньку, вникал во все вопросы, которые задавал Федя-Вася, и с улыбкой поглядывал на неприступно молчащего Сухостоева, который все еще не мог поверить в реальность свершившегося.

— А протокол для чего? — спросил Мытарин.

— Для порядка, — сказал Федя-Вася, не привыкший удивляться. Поправил на капоте «жигуленка» блокнот и, прежде чем продолжить допрос, разъяснил: — Что такое протокол? Документ, Какой документ? Следственный. На какие вопросы отвечает следствие? На главные семь вопросов: что? кто? где? когда? как? при каких обстоятельствах? с какой целью?

В отличие от многодумного Сени Хромкина, занятого изобретательством и мировыми вопросами, Федя-Вася был трезвый практик жизни и считался самым кратким и отчетливым человеком — он рассуждал в форме вопросов и ответов.

— Какая леска на спиннинге? — спросил он Парфеньку.

— Хорошая, — сказал Парфенька. — Плохая лопнула бы.

— Отвечать не вообще, а конкретно: сечение? производство? фирма изготовления?

— Да японская, миллиметровка, поводок стальной. А блесна белая, из серебряной ложки. Пелагея залает, если увидит.

— Это к делу не относится.

— Как не относится, когда на серебряную блесну взяла!

— Пелагея не относится, а не блесна.

— Ложка-то Пелагеина, чудак-человек. А я Пелагеин супруг, муж, короче сказать. Не относится! Кого хошь спроси, все так же скажут.

— Ты должен пререкаться на допросе? Не должен. Вот и отвечай на мои вопросы.

— А я что делаю! — Парфенька снял заячий пестрый малахай, вытер им вспотевшее лицо и опять надел. Он еще робел под грозным взглядом подполковника Сухостоева, начальника всей районной милиции, но участкового Федю-Васю уже не боялся совсем и без робости глядел на директора совхоза Мытарина.

Федя-Вася, однако, продолжал нажимать:

— В районной газете сообщалось, что ты мечтаешь поймать трехметровую щуку. Было такое или это придумали Мухин и Комаровский?

— Было.

— А почему поймал длиннее задуманной?

— Такая попалась.

— Но ты, наверно, втайне мечтал о такой или это она сама явилась, бесконечная?

— Мечтал. — Парфенька виновато опустил голову: тут он сознавал, что пересолил, не надо мечтать так далеко. Что ему, больше всех надо? Но ведь не для себя хотел — для родимой Хмелевки.

— На сколько метров ты мечтал?

— В длину?

— Не в ширину же.

— Ширину я прикидывал обыкновенную, а то не вытащишь.

— Мы о длине говорим.

— Длина сперва виделась на три метра, потом стала расти и сделалась такая большая, что и сказать нельзя и руками не разведешь, потому что какие тут надо руки, когда немыслимая протяженность без конца, без краю.

Сухостоев наконец разомкнул тонкие губы:

— Голову надо проветривать, Парфеня.

— Как так?

— Малахай почаще сымай, вот как, особенно летом. Натворят черт знает что, а милиция разбирайся. — И Сухостоев полез на цистерну рыбовозки еще раз убедиться в нелепой реальности.

— Вытащим, — успокоил его Мытарин. — Мой механик вон уж и план составил.

— Я знал, что приноровится, — обрадовался Парфенька. — Сеня такой, завсегда выручит. Только поскорей давайте, а то она задохнется.

— Воду чаще меняйте.

— Это мы знаем, Степан Яковлевич. Скажите только, чтобы пожарника отсюда не сымали. Ладно?

— Сделаем.