Голос зовущего. Рассказы

— Филипп, затопите камин. Господа замерзли в дороге! Филипп, стервец, не хочет топить! — сообщил он тут же, как-то боком подходя к ним.

На ногах у него были рваные сапоги, однако на них каким-то чудом держались шпоры. Приглядевшись внимательней, Ливии заметил, что это вовсе не шпоры, а подвязанные к щиколотке кусочки проволоки. Барон перехватил его взгляд.

— Даже шпоры утащили! — сказал он. — Все, что у меня осталось, эти санки! Могу прокатить. Садитесь!

Барон подошел к санкам, вынул прялку, уселся в них сам.

Ливии и Рой переглянулись.

Сумасшедший!

Они не знали, что Тизенхас служил у кайзера Вильгельма, а потом попал к русским в плен. В лагере для военнопленных их держали в строгости. Барон обладал крепким тевтонским духом, но крепким здоровьем он похвалиться не мог, и уж так получилось, что слабое тело взяло верх над сильным духом. Сумасшедшему барону посчастливилось вернуться в свое поместье.

Убить сумасшедшего!

— Так это он? — спросил Рой.

— Он! — отозвался Ливии.

Тизенхас сидел в санках, посвистывая и хохоча. Он помахивал воображаемым кнутом и мчался во весь опор среди этого разора и запустения.

Ливии подошел к нему и глянул в упор.

— Тизеихас! — сказал он. — Вы меня помните?

Барон закивал.

— Как же, как же, помню! Мы встречались в Лондоне, нет, в Брюсселе! А может, в Париже? Нет, не помню, ничего не помню.

Рой молча смотрел на него. Ливии продолжал медленно, словно стараясь убедить:

— Вспомните Пятый год, реку, мельницу, лесных братьев. Девятьсот пятый год, река, мельница, лесные братья!

— Как же! — воскликнул барон. — Вот это, я понимаю, приключеньице!

Приключеньице!

— Вспомните! — уговаривал Ливии. — Шел лед, четверо переплывали реку, один остался на мельнице. Один остался на мельнице!

— Как же, как же! — отозвался барон. — Шел лед.

Весной всегда идет лед. А что сказал мельник?

— У него был маузер. Он отстреливался, он прикрывал нас. Он был учитель. Помните?

— Ваш родственник?

— Нет! Учитель остался один. Один на мельнице против вас и казаков. Помните? Приключеньице: один на мельнице против вас и казаков!

— А! Один на мельнице! — воскликнул барон. — Ну, как же! Помню, помню! Славный парень! Только с ума сошел!

— Сошел с ума?

— Конечно. Шел через поле и пел рождественскую песню.

— Что пел?

— «Спешите к нам, дети!» Пел и смеялся.

— А дальше?

— Что — дальше? — переспросил барон озадаченно.

— Что было дальше?

— Пиф-паф! — сказал барон. — Только не я его застрелил. Я бы никогда не поднял руку на сумасшедшего. Я хотел сохранить ему жизнь.

Неожиданно барон закричал в лицо Ливию:

— Сохранить жизнь! Понимаете? Жизнь! Я верю в бога! За все приходится расплачиваться! И за мое поместье, и за мои лохмотья! Лихая смерть пиф-паф!

Теперь я тоже спятил! И меня нельзя расстрелять! Никто не посмеет меня расстрелять! Потому что я не в своем уме.

— Оставь нас! — сказал Рой Ливию. — Я тебя догоню! — повторил он, подталкивая Ливия к двери, — Уйдем, — сказал Ливии. — Черт с ним!

— Ишь какой ты добрый! — возразил Рой, щелкнув предохранителем. — Он получит по заслугам. Твой отец, твои братья пошли на корм рыбам. У них даже нет могил. Этот по крайней мере умрет не в воде, авось похоронят. В Пятом году он знал, что делал. Даже если с тех пор сто раз с ума спятил, все равно получит по заслугам.

— Никто меня не посмеет расстрелять! — настоятельно, тихо повторял барон.

Убить — дело нехитрое. Упадет человек, словно шишка с высокой сосны, и не вздрогнет земля, разве только трава прошелестит. А дерево по-прежнему будет шуметь.

Но в шишке должны быть семена.

Иначе все пойдет прахом.

И выродится лес.

Красноармейцы ушли, а барон еще долго сидел в санках.

В голове мешались мысли о людской жестокости.

Третий день он ничего не ел, а те не дали ему ни крошки хлеба.

Какая жестокость.

Ничего не дали.

Даже пули!

А хлеба не дали потому, что у самих не было. Были только пули.

ВСЯ СИЛА В УСАХ

На складе не было окон, не было там и пыли. Кругом коробки с приемниками, телевизорами. Дверь в торговый зал слегка приоткрыта, за ней мелькали покупатели, звучали голоса вперемежку с музыкой. Где-то в глубине магазина стучала пишущая машинка — будто игрушечный барабанщик бил в бумажный барабан. Удары сыпались быстро-быстро, но вдруг все умолкло, три-четыре неторопливых всплеска, и опять шальная дробь.

В дверях показалось лицо Асариня. Он крикнул:

— Жан! «Рубин»!

Я вынес «Рубин», потом понадобились две «Сакты», и я изрядно попотел: чтобы подобраться к «Сактам», пришлось отодвигать ящики.

По складу прошелся директор Ипол, этакий плюгавенький человечишка. Был он похож на иголку — холодный, остренький, проворный. На меня Ипол не обратил ни малейшего внимания, я работал здесь второй год, и директор привык: робот всегда на месте.

— Жан! «Рубин»!

«Рубины» сегодня нарасхват, не засидишься. Командует мною Асаринь, старший продавец из отдела телевизоров.