Голос зовущего. Рассказы

Чтобы разглядеть бациллы, не нужен и микроскоп, бациллы эти ничуть не таятся, они облачились в мундиры, чтобы быть приметнее. Бациллы эти пока еще в силе.

Хотя сам доктор не вставал с постели, но его роскошная шуба и меховая шапка боролись где-то против царских бацилл, и в какой-то мере это было утешением.

Леинь умирал, последние дни были мучительны, боль раздирала тело, приступы становились все чаще, острее, иногда он впадал в забытье, но большую часть дня пребывал в полном сознании. Он попросил раздеть его и лежал совсем нагим, закутанный в белые простыни; боль зарождалась в одной точке и волнами расходилась по телу.

Жена извелась от горя. К любви, жалости, состраданию примешивалась брезгливость к разлагавшемуся телу, к беспомощной плоти, изо рта больного шел гнилостный запах, его невозможно было заглушить никакими ароматическими маслами. — Леиня обуревали странные фантазии, почти кошмары. Он просил достать ему бомбы, собирался, обвесив себя ими, отправиться в резиденцию губернатора и там взорвать себя вместе со слугами самодержавия.

Долог, долог путь познания, порой до цели остается всего шаг-другой, но человек падает замертво, и следующий за ним вынужден тот же путь начинать сначала.

Чтоб быть чистой и немаркой, Мы повяжем дочке фартук, — пел доктор Леинь всего два года назад, когда его дочка садилась за стол, но вот уж смерть ему повязывает свой фартук, и он жует горький хлеб истины, что не вечен в этом мире, даже морфий перестал выручать.

В тот воскресный вечер в дверь позвонили.

Стучите, и отворят вам.

Жена Леиня отворила дверь, ее вежливо отодвинули в сторону, вежливо, но твердо, и чуть придержали, чтобы не кинулась в комнату, вздумай кого-то предупредить. Хозяйку отодвинул в сторону широкоплечий унтер, а сразу за унтером вошел офицер, потом несколько солдат и двое полицейских.

Офицер остановился у постели умирающего, пощупал пульс.

К картине Яна Розентала подошел какой-то тип в штатском, снял ее со стены, будто собираясь унести с собой. Картину доктору подарил сам художник, и бабушка вся ощетинилась, намереваясь защищать имущество, но тип ей учтиво объяснил:

— Мы только убедимся, нет ли за рамой нелегальной литературы, листовок. Не волнуйтесь, сударыня!

Никто не заметил, когда и как очутились в квартире эти странные люди в штатском. Один из них, светловолосый господин с нежными глазами цвета спелой ржи, золотистыми, будто цветочной пыльцой обсыпанными зрачками и ресницами, равнодушно стоял у окна и, прижавшись щекою к стеклу, глядел на улицу. За окном было мокро и сыро, совсем не похоже на зиму.

К этому господину подошел офицер, сначала проверив пульс у больного.

— Не довезем, — доверительно сказал офицер, — дорогой умрет, очень слаб.

— Доктор? — не отрывая щеки от прохладного стекла, тихо осведомился загадочный господин.

— Здесь находится его коллега, — почти беззвучно произнес офицер.

Тем временем солдаты переложили больного вместе с матрацем на пол, сняли с него одеяло, вытрясли его.

Осмотрели массивную раму кровати, тип в штатском гнутым пальцем быстро, ловко и с явным удовольствием, будто на рассвете в окошко к возлюбленной, простучал по всем четырем ножкам кровати.

— Господа, я категорически протестую, — заявил возмущенный коллега Леиня, врач.

— Подведите, — словно обращаясь к кому-то за окном, обронил загадочный господин, прикрыв свои глаза цвета спелой ржи ресницами, обсыпанными цветочной пыльцой.

— Безнадежный случай? — спросил он доктора, когда тот подошел, учащенно дыша от возмущения.

— Смерть больного вопрос нескольких часов, — ответил доктор. — Еще раз повторяю, такое обращение недопустимо!

Загадочный господин, не глядя, вытянул руку, и в коричневую замшевую перчатку кто-то тотчас вложил паспорт доктора. Господин полистал документ, с интересом ценителя каллиграфии проглядел все записи, затем вернул документ, обратившись к доктору:

— Медицина бессильна?

— Cancer hepatis, — почтительно произнес доктор, но, чувствуя на себе немигающий взгляд господина, добавил: — Рак печени.

— Значит, ваше присутствие ничего не в силах изменить? — участливо спросил загадочный господин.

— Моральная поддержка близким, и только, — ответил доктор.

— В таком случае, — любезно заметил господин, — вы поедете с нами. У нас строгое начальство, с пустыми руками никак не смеем возвращаться.

— Я протестую, — в третий раз повторил бесполезную фразу доктор.

— Свой протест вы сможете представить в письменном виде, — любезно разъяснил господин. — Писать вы умеете?

— Умею, — ответил несчастный доктор, в волнении не заметив, что над ним потешаются. Рядом выросли два здоровенных солдата, и доктор не мог потом вспомнить, как простился с близкими умиравшего товарища.

Надел шубу. Его посадили в коляску. Все было сумбурно, точно во сне.

Доктора заперли в переполненной камере, без допроса продержали три дня, потом ночью избили и на другое утро выпустили.

Ему повезло.

VI

Эрнесту Криву, малоземельному крестьянину Лифляндской губернии, принадлежал небольшой хутор с двумя лошадьми.