Я не люблю звонков по телефону, когда за ними разговора нет. "Кто говорит? Я слушаю!" В ответ молчание и гул, подобный стону. Кто позвонил и испугался вдруг, кто замолчал за комнатной стеною? "Далекий мой, желанный, верный друг, не ты ли смолк? Нет, говори со мною! Одною скорбью мы разлучены, одной безмолвной скованы печалью, и все-таки средь этой тишины поговорим… Нельзя, чтоб мы молчали!" А может быть, звонил мой давний враг? Хотел узнать, я дома иль не дома? И вот, услышав голос мой знакомый, спокоен стал и отошел на шаг. Нет, я скрываться не хочу, не тщусь. Я всем открыта, точно домочадцам… Но так привыкла с домом я прощаться, что, уходя, забуду — не прощусь. Разлука никакая не страшна: я знаю — я со всеми, не одна… Но, господи, как одиноко вдруг, когда такой настигнут тишиною… Кто б ни был ты, мой враг или мой друг, — я слушаю! Заговори со мною!
1949
" Когда ж ты запоешь, когда "
Когда ж ты запоешь, когда откроешь крылья перед всеми? О, возмести хоть миг труда в глухонемое наше время! Я так молю — спеша, скорбя, молю невнятно, немо, глухо… Я так боюсь забыть тебя под непрерывной пыткой духа. Чем хочешь отомсти: тюрьмой, безмолвием, подобным казни, но дай хоть раз тебя — самой, одной — прослушать без боязни. . . . . . . . .
1951
" Ленинград — Сталинград — Волго-Дон "
Ленинград — Сталинград — Волго-Дон. Незабвенные дни февраля… Вот последний души перегон, вновь открытая мной земля. Нет, не так! Не земля, а судьба. Не моя, а всего поколенья: нарастающая борьба, восходящее вдохновенье. Всё, что думалось, чем жилось, всё, что надо еще найти, — точно в огненный жгут, сплелось в этом новом моем пути. Снег блокадный и снег степной, сталинградский бессмертный снег; весь в движении облик земной и творец его — человек… Пусть, грубы и жестки, слова точно сваи причалов стоят, — лишь бы только на них, жива, опиралась правда твоя…