Отчаяния мало. Скорби мало.О, поскорей отбыть проклятый срок!А ты своей любовью небывалойменя на жизнь и мужество обрек.Зачем, зачем?Мне даже не баюкать,не пеленать ребенка твоего.Мне на земле всего желанней мукаи немота понятнее всего.Ничьих забот, ничьей любви не надо.Теперь одно всего нужнее мне:над братскою могилой Ленинградав молчании стоять, оцепенев.И разве для меня победы будут?В чем утешение себе найду?!Пускай меня оставят и забудут.Я буду жить одна — везде и всюдув твоем последнем пасмурном бреду…Но ты хотел, чтоб я живых любила.Но ты хотел, чтоб я жила. Жилавсей человеческой и женской силой.Чтоб всю ее истратила дотла.На песни. На пустячные желанья.На страсть и ревность — пусть придет другой.На радость. На тягчайшие страданьяс единственною русскою землей.Ну что ж, пусть будет так…
Январь 1942
Армия
Мне скажут — Армия… Я вспомню день — зимой,январский день сорок второго года.Моя подруга шла с детьми домой —они несли с реки в бутылках воду.Их путь был страшен, хоть и недалек.И подошел к ним человек в шинели,взглянул — и вынул хлебный свой паек,трехсотграммовый, весь обледенелый.И разломил, и детям дал чужим,и постоял, пока они поели.И мать рукою серою, как дым,дотронулась до рукава шинели.Дотронулась, не посветлев в лице…Не ведал мир движенья благодарней!Мы знали всё о жизни наших армий,стоявших с нами в городе, в кольце.…Они расстались. Мать пошла направо,боец вперед — по снегу и по льду.Он шел на фронт, за Нарвскую заставу,от голода качаясь на ходу.Он шел на фронт, мучительно палимстыдом отца, мужчины и солдата:огромный город умирал за нимв седых лучах январского заката.Он шел на фронт, одолевая бред,все время помня — нет, не помня — зная,что женщина глядит ему вослед,благодаря его, не укоряя.Он снег глотал, он чувствовал с досадой,что слишком тяжелеет автомат,добрел до фронта и пополз в засадуна истребленье вражеских солдат……Теперь ты понимаешь — почемунет Армии на всей земле любимей,нет преданней ее народу своему,великодушней и непобедимей!