Гололед

Второй раз, это случилось, когда я зашел в барак к приятелю отдать отремонтированные настенные часы с кукушкой. И напоролся на пару пьяных ублюдков и пришедшим к ним в гости сифилитиком, с характерной кликухой Сифон. Тот сразу прицепился, к явно чужому здесь, юнцу:

— А вот и наша девочка-целочка пришла, мы тебя уже заждались.

Я повернулся, чтобы быстро смыться.

— Ты не бойся дядя добрый лепила и если что, прооперирует небольно.

Негодяй достал нож и тут меня накрыло — эта рожа идущая ко мне с ножом, две хари довольные предоставленным развлечением… Мне тогда исполнилось пятнадцать лет и я таскал с собой метательный нож изготовленный из полотна механической ножовки трех миллиметровой толщины. Не для понта или защиты, просто тренировался метать его и постоянно швырял во всякий подходящий предмет. Каким-то образом он оказался у меня в руке и я с разворота метнул его снизу, в шагнувшего ко мне Сифона. Попал точно в горло и он, как бревно упал лицом вниз. Два хмыря застыли в оцепенении, а я подошел к доживавшему последние минуты Сифону, вырвал нож и начал забивать его ногами. В этот момент я и был схвачен прибежавшими знакомыми парнями, которые оттащили меня от Сифона и затрещинами привели в чувство. Отвел меня домой Конарь, парень лет девятнадцати, уже отсидевший в малолетке. Прощаясь сказал:

— Леха, ты не сцы, мы все уладим. Он уже всех достал и его не ты, так кто другой бы замочил. Авторитеты прикроют всем пасть, а его хрен кто найдет — в воде подземки.

Всю ночь я не мог заснуть, то выходил на улицу, то пил воду, то в десятый раз мыл руки и чистил зубы. В конце концов стал отжиматься от пола до изнеможения, отдышался и успокоился. К утру заснул.

Эта история имела продолжение, где-то через неделю в депо пришел участковый и позвал меня переговорить в курилку. Он был в штатском и поэтому на него никто не обратил внимание.

— Ты ненавидишь меня парень и свою ненависть не контролируешь. Ненавидеть конечно твое право, но это может тебя привести на нары и искалечить жизнь. Недавно, в бараке, ты уже сделал первый шаг.

— … и что теперь?

— Да ничего, ты ведь через неделю уедешь на материк?

— Да.

— Не задерживайся и не связывайся с блатняком. Рви с ними все концы. Ты для них всегда будешь посторонний. С крючка тебя никогда не снимут и подставят запросто.

— Я понял.

— Да, еще, ты молодой и для тебя все черно-белое — без оттенков. А ведь правда… она бывает не одинаковой для всех.

Участковый, поднял штанины брюк и я увидел его ноги, все в рваных шрамах.

— Верные и красивые эсесовские собачки, — сказал он. Затем тяжело поднялся и ушел. Больше я его не видел. Вышло, что ценой своей жизни, от тюрьмы меня спас Снаряд.

Когда пошли с Ванькой на обед в дом, пытался помочь ему нести игрушки. Куда там, малой сгребал их в кучу и тащил, роняя то одну, то другую. Характерный мужичок. За обедом ничего не обсуждали, как-будто ничего не случилось. Я не выдержал и спросил:

— Ну может, что скажете?

— Тебе отец скажет, я не в праве, — сказал Семеныч, а тетушка просто кивнула головой.

Понемногу я стал отходить и воспринимать случившееся, как неизбежный, состоявшийся факт. В Севастополь приехал почти в равновесии. Отец и мама уже все знали и если мама выражала сочувствие, то отец избегал этой темы — расспрашивая о соседях, о погоде. И Рассказывал об успехах Аннушки, уехавшей на каникулы в пионерский лагерь Алсу-1. Петруха был там же и родители были спокойны за сестренку. Видно он проявлял себя достойно. После обеда вышли на балкон и отец, глядя прямо в глаза, сказал:

— Понимаешь Алексей, тебе двадцать один год, а ты уже добился такого, что другому хватит на всю жизнь. В твои годы, я уже дважды горел в танке и лежал в госпитале с контузией, но даже не закончил средней школы. И меня, тоже, никто не спрашивал — хочу ли я в армию.

— Ты сравнил, тогда была война.

— Да не все ли равно. В сильном государстве, армия была и будет. А также всегда будут принуждать нести в ней службу молодых парней. Это армия, если нужно завинтить винтик — он будет закручен или забит. Не ты, так другой, такой же как и ты. В армии, уклонившись от чего бы то ни было, ты автоматически подставляешь другого. И вот смотри, я — танковая мазута, сын репрессированного, сейчас пишу докторскую диссертацию. И что, мне нужно обижаться на судьбу? Сын, все просто — делай, что должен и будь, что будет.

— Да я уже проникся, отец, не усердствуй.

— Ну и ладно, к сестре съездишь?

— Конечно.

Уезжал в Москву я уже спокойным и уверенным в себе. Это просто еще один этап, еще один жизненный вызов и я готов принять его с достоинством. А там… как будет.

В Москве я попрощался с друзьями, сослуживцами, жильцами коммуналки. Упаковал свои вещи в багаж и отправил в Симферополь. На кафедре на меня смотрели с состраданием, но я был спокоен и… юмористичен. Скажем так.