Голодные дочери голодающих матерей

— Я увидела тебя в её мыслях. Ты была невозможно вкусная, — шепчет она. Её гадкие мысли, шипя, обвиваются вокруг моей талии. Запястье пронзает боль, и, опустив глаза, я вижу, как одна из них уже грызёт мою кожу. — Я поняла тогда, что просто обязана тобою полакомиться.

Грохот и треск: о затылок Сео-юн разбивается фарфоровая лампа. Айко встала и стоит с мрачным видом. Её шатает.

— Отцепись от неё, — зло говорит она, голос чуть громче шёпота.

— Ах ты, сучка!.. — оскалив зубы, рычит Сео-юн.

Но я не упускаю шанса и вонзаю зубы во впадинку горла Сео-юн — прямо туда, где собирается складками мантилья мыслей. Я жую и глотаю, жую и глотаю, быстро и жадно. Её мысли теперь мои, они извиваются и бьются во рту, и я вижу мельком себя, Айко, многих других вроде нас, в различных стадиях растрёпанности. В различных стадиях готовности.

Когда-то ма сказала, что так ушёл папа: она случайно осушила его, да так, что он вовсе перестал существовать. Впервые в жизни я её понимаю.

Браслеты Сео-юн стучат по полу, пустое платье беззвучно опадает следом. Айко тоже падает, складываясь, как бумага.

Ох и объелась же я… Живот страшно болит, набитый скверными мыслями. И вместе с тем я никогда ещё не чувствовала себя такой живой. Во мне бурлят потенциал и неукротимая ярость.

Я ковыляю к лежащей Айко. Изо рта её, пачкая ковёр, сочится зломыслие.

— Айко, очнись!

Но она кажется выжатой, лёгкой, пустой. И даже не пахнет больше как Айко.

Я вздрагиваю от внезапного стука в дверь. Та говорит голосом распорядителя:

— Мадам, первое из основных блюд готово. Мистер Голдберг ждёт, что вы спуститесь и скажете тост.

Чёрт.

— Я… — начинаю я, но голос не мой. Взгляд в зеркало: ну конечно, оттуда на меня глядит Сео-юн, и спутанной массой обёрнуты вокруг неё жуткие мысли. — Я сейчас.

Я осторожно укладываю Айко на кровать, потом одеваюсь и выхожу. Сердце стучит в пятках.

В обличье Сео-юн я спускаюсь по лестнице в обеденный зал, где фланируют гости с тарелками в руках, и улыбаюсь чужой улыбкой. И если я слишком похожа на себя, ну что же — судя по тому, что я видела, глотая мысли Сео-юн, я не первая кандидатка в члены клуба, кто исчезает на подобной вечеринке. Я беру протянутый бокал вина, и, хотя внутри захожусь в крике, рука моя не дрожит.

На мне пятьдесят пар глаз. Из теней холодно мерцают глаза обслуги. Заметит ли кто из них? Поймёт ли?

— За ваше отменное здоровье и за сказочный обед. — Я поднимаю бокал, и все, как один, пьют.

* * *

В квартире Сео-юн темно. И гости, и обслуга убрались. Все двери заперты, все шторы задёрнуты.

Я притащила из кухни все банки, все контейнеры, все кастрюли и сковородки, и теперь ими заставлен весь пол спальни, они даже выползли в коридор и вниз по лестнице. Многие уже полны, их злобное содержимое шипит и нашептывает мне гнусные обещания. Я засовываю в рот пальцы, и меня рвёт в кастрюлю у меня на коленях.

Айко лежит на кровати, бледная и неподвижная. Спереди на форме пятна муки и рвоты.

— Держись, — шепчу я. Она не отвечает. Я верчу кастрюлю, ища в содержимом намёк на Айко, но со световых узоров, мерцающих на поверхности, ухмыляется лицо Сео-юн. Я отталкиваю кастрюлю, и жидкость плещет через край, на ковёр.

Выдернув из гущи оплетших меня мыслей ещё одну, я рву её зубами. Та кричит и воет, обещая ужасные кары. Не выйдет: тщательно пережёвывая, я её съедаю. Чешуя царапает нёбо. Чем лучше разжевать, тем проще будет рассортировать остатки.

Как давно ты узнала? Или знала всё это время?

Я найду её, думаю я, и тягучая чёрная жидкость обжигая горло, льётся из моего рта, брызжет на руки. Ёмкости всё копятся вокруг, мерцая, как злая звёздная вьюга, и все как одна шепчут моё имя. Она где-то здесь, я вижу её отражение, мечущееся по тому, по другому изгибу стекла. Если нужно будет распустить на нитки все до одной частички Сео-юн, от мыслей её до мягкой кожи с веснушками, на меня натянутой, — я это сделаю. Я выжму из себя каждую смрадную каплю Сео-он, пока не найду Айко, а там — наполню её заново, волью ей в рот её суть.

Как я могла её забыть? Как я могла забыть её вкус, её запах, такие домашние, такие ужасные и прекрасные?