Голодная кровь. Рассказы и повесть

Собрат по цирковым трюкам был мгновенно – и уже прямым зрением – на переходе к Олимпийскому проспекту из московской толпы выхвачен. Толпа текла в мечеть, и Самоха в лыжной шапочке, которую носил едва ли не круглый год, трепыхался в потоке, как рыба, не умеющая выскользнуть из мелкоячеистой сети и от этого вставшая на раздвоенный хвост. Тело Самохино пританцовывало. Голова в шапочке оставалась бездвижной. Это напомнило их давние, – без речей, – цирковые забавы.

Терёха от радости рассмеялся: «И впрямь, как рыба на хвосте. Ишь, пляшет как!»

Тут же Пудов Терентий вспомнил, какая у них разница в росте: у Самохи – 196, у него самого – 165. Но разница, как это случалось раньше, не раздосадовала: умилила.

Окликать Самоху он не стал, трижды подряд звонко щёлкнул языком, как друг друга всегда из домов или из циркового закулисья они вызывали.

Услыхав щелчки, Самоха застыл, как высоченная жердь, а потом не пошёл даже – побежал на звук. Не добежав двух-трёх шагов, замер на месте, уронил голову на грудь, и расплакался, как дитя. Сели в кафе. Самоха, кончив рюмзать, блаженно и влажно смеялся. Говорил быстро, словно страшась, – оборвут на полуслове:

– …что ты, что ты, что ты! Когда шут плачет – это он по-особому смеётся. А тебе, ёксель-моксель… тебе, Терёшечка, пора бы возвыситься над нашим бедламчиком.

– Я б возвысился да рост не позволяет.

– При чём тут рост! Ты не такой как эти захребетники, – Самоха обвёл взглядом кафешных посетителей, – ты другой: чистый помыслами, просто грубоват с виду.

– Молчи, Самоха! Молчи и знай: чем чище помыслы – тем грязней окружающая жизнь для того, кто помыслы такие имеет.

– Нет, ты послушай. Надо тебе сменить рисунок роли. Что ты, что ты, что ты! Не просто угрюмый морж, обдувающий усы среди плавающей чуши и радостного озлобления, а наивный созерцатель, усевшийся на фанерный, на скорую руку сколоченный трон. Вот, кто ты есть! Ну, такой, знаешь, изумлённый наблюдунчик, который вроде ни хрена не понимает, а на самом деле – всё до последней мелочи сечёт, – зажурчал совсем уж сладко Самоха, – Здо́рово ведь! А? Тебе б сейчас на Украйну рвануть, там, на базарах хлопчика Зелю пародировать. От политики людей отводить, к человеческим чувствам возвращать. Он в кресле высоком – ты на табуреточке тронной. Он сказал – ты искренне изумился, потом в репризе его продёрнул. Тут же, как птица человеческая, на забор уселся и уже оттуда, слова нужные произносишь: ранящие, смешные, странностью ликующей переполненные. Мгновенный уличный цирк нужен. Я как тебя увидал, так это сразу и понял. Потому и заплакал. Ты думал я от немощи плачу? Что ты, что ты, что ты! Я ещё ого-го!.. Ну, да ладно. Есть у меня на югах добрый знакомец: Ян Максюта. Правда, не знаю, жив ли. Давно «айдаровцы» грозились его грохнуть.

– Меня там сходу – в зиндан украинский. А на трон фанерный я и у нас взобраться могу.

– Здесь – не то. Пародий шибко не наскребёшь. Третьестепенных пародировать – дело дохлое. А первостепенного – пока не знаю, за что и уцепить! И потом – у нас безопасненько. А нет опасности – нет динамики творчества, нет драйва, – журчал и журчал Самоха, – ну, если не на Украйну, так в новороссийские города, в Херсон, в Мелитополь езжай. Там шутовской трон соорудить для тебя попроси. Ох, и городок Мелитополь! Вина – залейся. Бабёшек – гляди, не хочу! Теплынь, дружелюбство. И сирень «Мадам Лемуан»: сама из себя белоснежная, цветки махровые, соцветия медовые! Ух-х!

– Говорю ж тебе: трон высокий и здесь имеется.

– Так не пробиться к нему.

– А к Зеле, к тому – пробиться?

– А ты попробуй, Терёшечка!

– Мрачный шут пародирует злого клоуна? Не смешно.

– Он и впрямь, как оса, злючий. И Украйну – так родственники мои передают – ненавидит. Но ты вот в чём, Терёшечка ошибаешься. Ты не мрачный шут. Ты – шут трагический! Сам когда-то говорил: я русский трикстер. А трикстер – он для драм и нарушения омертвелых устоев приходит! Сумасшедшинку в постылые параграфы вносит! Толкает к отказу от липовых идеалов, помогает превращению мира бесконечных копий в мир подлинников.

– Не такой уж я мрачный. Да и по всему выходит – не нужны сейчас шуты трагические. Паяцы нужны. Стебуны-комментаторы. Их сейчас и толпа, и правители, ух, как настырно требуют. А шуты… Суровая даль, за их кривлянием проступает. Короче! Трагический шут – предвестник перемен. Вспомни, Осипа Гвоздя, вспомни Грозного Ивана.

– Грозный тут – мимо кассы: у нас ведь все назад двинуться хотят, а не вперёд, как царь Иван хотел. Потому и правителю нынешнему не позволяют глубоко-обновляющих перемен произвести. Думают, вернёмся к СССР, и всё само собой образуется. А ведь государство – не ванька-встанька! Само по себе ни упасть, ни встать не может!

– Оно, конечно, зря правитель возле себя клоунов тупо-мутных держит. Не клоунская развязность, а взгляд шута-прозорливца ему нужен. И опять же: цирк-театр шутовской нужен! Плюс цирко-парк зверей, которые не в клетках, а на воле, среди огромных пространств существуют. И как раз парад шутов послезавтрашний подтолкнёт нас к цирку-театру общественно-публицистической пародии!