Голод и тьма

Из шатров в панике побежали люди, а спереди, там, где были полоняне, началось какое-то движение. Эх, лишь бы не поубивали их, чтобы отомстить за агу, пашу, или как зовут ту сволочь, которая сидела в изумрудном шатре.

– Вперед, – закричал Саша, и конный эскадрон бросился на врага, а рядом с ним – единственная конная сотня гарнизона; за ними бежали наши пехотинцы, и я в том числе. Через Кур кто-то – вероятно, сами же татары – положили несколько планок, так что получилось даже не замочить ног. И, когда мы прибежали, оказалось, что, когда охранники пришли убивать полонян, мужики-куряне бросились на них, поубивали их и забрали оружие, после чего напали на убегающих степняков.

Впрочем, когда прибыл я, всё было кончено – те, кто не успел убежать, стояли на коленях, бросив оружие. В тот день мы взяли около восьмисот пленных, а при обстрелах погибли еще не менее двухсот незваных гостей. Кроме того, мы захватили весьма богатую добычу – от пушек и ружей, часть из которых были новыми, немецкими, судя по всему, переданными татарам поляками, и до золота, серебра и кое-каких писем, большей частью арабской вязью. Впрочем, поискав немного, мы обнаружили несколько бумаг на польском. И одна из них подробно описывала диспозицию русского воинства и при этом ссылалась на письмо от некого князя Бельского.

Что меня опечалило, но не удивило.

3. Стоять стязи въ Путивлѣ

Передо мной высились грозные каменные стены Путивльской крепости. Для меня Путивль – не просто место на карте. Там родилась моя прабабушка, Евгения Михайловна, к которой мы с родителями время от времени ездили. И мне запомнилось, что для нее величайшим преступлением советской власти была передача Путивля Украине в тысяча девятьсот двадцать пятом году. «Какие мы малороссы?» – громогласно вопрошала она. – «Мы куряне, и всегда ими были». Вот только фамилия у нее была вполне украинской – Самойленко.

Впрочем, на стене у неё, рядом с портретами царской семьи и других людей, которых бабушка уважала, висел и портрет пожилого человека с бородкой. Позже, когда я читал историю Великой Отечественной войны, немало книг по которой было и у моих родителей, я узнал, что это был Сидор Ковпак. Как и бабушка Женя, он был уроженцем Путивля и, тем не менее, считал себя украинцем.

Есть и более мрачная страница в нашей истории, связанная с этим городом. В ноябре 1604, когда, в результате поражения под Новгородом-Северским, поход Лжедмитрия практически выдохся, не успев как следует начаться, Путивль сам неожиданно ему сдался. Городская казна позволила самозванцу продолжать боевые действия. Далее, когда его разбило войско Василия Шуйского, Лжедмитрий обосновался в Путивле и, дождавшись смерти Бориса, пошёл на Москву. Надеюсь, конечно, что этого всего мы сможем не допустить.

А еще в воскресной школе мы проходили «Слово о полку Игореве», которое мы читали в переводе, но желающим был выдан и древнерусский текст. И мне запомнилось «Стоять стязи въ Путивлѣ» – «стоят знамена в Путивле».

Вот и сейчас над надвратной башней гордо развевалось алое русское знамя. Триколор впервые появится только при Алексее Михайловиче – или не появится, ведь теперь неизвестно, какая династия будет править Россией будущего. А триколор не пропадет – именно он является флагом Русской Америки.

Конечно, красный флаг для более старших поколений эмигрантов – как красная тряпка для быка. Но мне теперешний флаг нравился. Во-первых, его использовали с древних времен – до сих пор помню, как я спросил у учителя воскресной школы, почему флаги на иконе «Битва новгородцев с суздальцами» красные с обеих сторон, а она не знала, что сказать. Ну и, во-вторых, на том, иконописном флаге изображены были не звезда с серпом и молотом, а солнце, а на теперешнем – святой Георгий, поражающий копьем змия. Так что я ничего против теперешнего стяга не имею, разве что детям в школе будет сложно его перерисовывать.

Шли мы из Курска уже четыре дня, значит, сегодня было двадцать девятое октября, или девятнадцатое по старому стилю. Отправились мы в путь на следующее же утро после памятного боя при Курске – точнее, не боя, а избиения тех, кто пришел на нашу землю, чтобы сеять на ней смерть и разорение, и, захватив людей и разграбив их имущество, уйти к себе в Бахчисарай или Кафу, теперешнюю Феодосию, которая по тем временам была, вероятно, самым крупных рынков рабов в Европе. Вот только почти все из тех, кого мы захватили у Курска, уже мертвы, разве что дюжины две крымчаков познатнее дожидаются выкупа в Курске. Живых же поляков мы в том бою не захватили – были они там, куда же без них, но именно в их шатер угодил первый снаряд.