Голод

Уже близилась зима, но дни все еще оставались длинными, ночи все еще дарили обещания. Магия струйки пара от того дорогого покупного кофе на рассвете. Дым из трубы – другая дорогостоящая струйка. Дождь, стучавший по крыше, а между одеял – два огненных тела, пока ты спал. Ты был еще такой маленький, бродил на своих толстеньких младенческих ножках по уснувшей траве, волосы у тебя на голове торчали во все стороны, как пух одуванчика, и мы все трое улыбались. Первое время мы спали на полу, на еловых досках. Ночь за окном служила нам покрывалом, украшенным тысячами крошечных светящихся точек. Когда ты засыпал, мы с Армудом укладывали тебя на постель из нашей одежды, рядом, но чуть в стороне. Мы проводили ладонями по телу друг друга. Армуд осторожно снимал с меня верхний слой, пока я не оказывалась рядом с ним совершенно нагая. Уж и не знаю, в каком часу ночи мы засыпали, но просыпались всегда от сквозняка на полу – еще до того, как свет снаружи проникал в окна. Глядя на своего Армуда и на тебя, я думала: вот это настоящая жизнь, и такой она останется.

Кора Одиночество среди нас

Бриккен – как мебель, которую невозможно заменить. Она сидит там, где сидела всегда, откуда всегда правила комнатой, и домом, и всеми нами. Похоже, тетка переживет нас всех, как отложения грязи на ступеньках, ведущих в кабинет доктора Турсена в Сёдерхамне в моем детстве. Как окаменелость. Руар был молод, повзрослел, состарился, я точно знаю, что он умер. Когда я в первый раз повстречалась с Бриккен, ей не исполнилось еще и пятидесяти, но она с тех пор мало изменилась. Те же карие глаза, те же взгляды, та же несчастная меховая шапка. Круглое лицо, как у кошки, темные волосы днем убраны, но ложатся на спину как накидка, когда она распускает их перед сном. Тонкие морщинки вокруг глаз и рта, следы событий или дождя, текущего по оконным стеклам. Иногда суровая и минорная, в следующий момент – другой человек, смех и безудержное веселье в каждой фразе, переплетения слов, как украшения на свадебном торте. Столько часов мы просидели здесь, глядя друг на друга. Она вязала крючком прихватки, а мне хотелось вывалить ей на голову тушеное мясо из горшка. Хотя и мне случалось испытывать в этой кухне радость до полного изнеможения. Юбка задрана, а на мне мужчина, не принадлежавший мне. В те минуты ее здесь не было. Небось, и не думает об этом – что кухня показывает ей лишь часть своих воспоминаний. Дерево под клеенкой почернело от грязи и времени, стол такой старый, что никакие чистящие средства не помогают. Следы того, как дети кололи его вилками в иные времена, как небрежно откладывались в сторону инструменты, как нож для хлеба входил в дерево за завтраком в зимней темноте, все скрыто под скатертью. Многое не видно в этом доме.

Совсем недавно Руар был здесь, с нами. Мой свекор, глаза у которого были цвета грозового неба. Кофе он пил с блюдца, вприкуску, как Бриккен, но держал кусок сахара между зубами. Может быть, потому, что он жил в перестроенном бедняцком домике, или же потому, что в верхней челюсти у него отсутствовало несколько зубов – уже когда я увидела его в первый раз.

– Некоторые пришлось вытащить, а еще парочку я оставил у камня на развилке, еще когда был мальцом, – говорил он.

Он имел в виду тот камень на полпути к деревне, после которого ты начинал идти более легким или более тяжелым шагом, в зависимости от того, какой у тебя выдался день. Единственный камень. И даже не такой большой по сравнению с другими.

Когда в дом перебралась я, Руар и Бриккен оставили себе свои комнаты на первом этаже, а мы с Дагом поселились на только что пристроенном втором. Большая кухня, гостиная, оклеенная обоями с медальонами и покрашенный золотой краской альков с узеньким окном в сад. Даг покрасил кухонные шкафчики в унылый серый цвет, но зато у меня в кухне имелась кладовая, а у нее нет. Будущий муж поставил мне в кухне ужасно шаткие стол и стулья, но их я могла заменить. На пол я положила тряпичные коврики из родительского дома, а потом сидела в полосе солнечного света и согревалась. Здесь будет наш дом. Хотя Даг постоянно болтался туда-сюда, как вскоре выяснилось. Эти трое, прожив вместе целую жизнь, стали так похожи друг на друга. Одинаково склоняли голову над утренней газетой. Одинаково щурились, улыбаясь друг другу. С одинаковой радостью на лице наклонялись, покачиваясь, и тянулись за дарами леса, белыми грибами и лисичками. Здесь, на лужайке в лесу, у них была своя стая. Я же оставалась жиличкой. Помню, как тянуло сквозняком по полу на моем этаже, помню, какой большой шаг мне приходилось делать с лестницы, чтобы сразу ступить на тряпичный коврик, избегнув ледяного пола, помню, как подтягивала ноги под одеяло по вечерам, прячась от холода. Зимой холод поселялся в наверху под самой крышей, которую построили мой свекор с несколькими рабочими с лесопилки, никакой особой изоляции, так что через некоторое время мы все равно вынуждены были спуститься вниз и сидеть в кухне Бриккен и Руара.