Гой

– С тем Злым, который буянил в отеле, а затем в драку полез. Помнишь, как Начальник тебя прикладом приложил? Только утром оклемался. Зато был доволен, что, наконец, хорошо поспал.

– Я больше не пью.

– Да не в этом дело. Вернулся из Коробки ты другим, будто мозги промыли. Чуйка у меня, Саша, – не свидимся больше никогда.

– Будет видно.

– А ты, Данила, новичок из хутора Сидорыча…

– Хватит, – не выдержал тот. – Не пой эти песни. Не нужно.

Гету явно не нравился наш гость.

– …один из лучших егерей Пустоши. Не думал я, что вот так однажды буду сидеть с тобой у костра в граде Покоя, у Волчьей норы. Мне казалось, что твой дом – Пустошь.

– Мой дом там, где покой в душе. И этот покой я ищу.

– О чем вы? – наконец послышался голос Пикассо. –  Это Данила. Из нашего града. Он всего три месяца в Катарсисе, даже станицу Покинутых в глаза не видел, какая Пустошь, вы его с кем-то перепутали, – улыбнулся парень.

Мы все посмотрели на Пикассо. Он понял, что веселья на наших лицах не было и не будет.

– Значит, три месяца в граде Покоя ты.

– Тебе чего нужно от меня?

– Нервные вы все. Почему такие нервные, Данила?

– Гет я. Для тебя я Гет. Кто может сказать, что видел тебя на Землях трупов в ближайшие дни?

– Может быть, трупы? Достаточно будет? Изгоев там не встретишь. Свои дела у меня там были, и место, где переночевать, я знаю.

– Тогда молись, Мотылек. Молись, если знаешь молитвы.

Я видел, как начал краснеть от злости егерь. Он приподнял свой карабин, который забрал из местечка укромного у источника, я рукой опустил его дуло вниз.

– Не позволяй эмоциям взять верх. Нам нечего ему предъявить. Не делай ошибок, Гет. Свое имя ты создавал в Катарсисе не один год. Все знают тебя как честного, храброго егеря, который знает свое дело и слово держит. Не стоит оно того, чтобы похерить имя свое за пару секунд. Он провоцирует, не знаю, почему. Мотылек, я отдам тебе твой груз. Ступай.

– Ты понимаешь, Злой, что все это не останется между нами. То, как вы поступили со мной, будет известно во всем Катарсисе. От града Покоя и до Пустоши.

– Догадываюсь. Не задерживаю тебя.

Я проверил, на предохранителе ли его ноша, а после положил под ноги Мотыльку. Тот молча встал, забрал рюкзак и ношу свою, без прощания ушел в прочь.

– Неприятный тип. Зря ты его отпустил.

– Кроме того, что он неприятный тип, есть ли объективные причины его убивать?

– Складно брешет. И никто его на Землях трупов не видел. И «случайно» вышел к Волчьей норе.

– Если бы я знал наверняка, что это он, будь уверен, первая же стрела, прилетевшая ему меж глаз, была бы моя. Не кореш он мне. Выпивали пару раз, на этом все. Плохого о нем не говорили.

– Что делать будем с недохудожником? Смотри на него, скоро голова взорвется от всей этой жути, что мы тут нагнали.

– Что делать будем с тобой, творец? – улыбнулся я.

– Я ничего не видел. Ничего не слышал. Ничего не знаю. Будьте уверены, я ничего не скажу.

– Да не боись ты, малец, – засмеялся Гет. – Не похороним тебя тут, за домом, с костребом на пару, чтобы навсегда завязать твой язык. Но помалкивать нужно. Уяснил?

– Да.

– Славно. Вижу по глазам – есть вопрос, отвечу сразу: сына моего убили. Потому я здесь. Но теперь о том, что я в граде Покоя, будет знать каждый изгой и нелюдь. Если ты не скажешь, Мотылек растреплет на весь Катарсис, к пророкам не ходи.

– Понял. Я не скажу, слово даю. Изгоя.

Мы одновременно улыбнулись с Данилой.

– Дал слово изгоя, значит, сдержи.

– Гет, есть…

– Я видел уже его, – сказал пацан.

– Кого?

– Ну, Мотылька этого. Я не знал его имени, но видел один раз. Еще тогда, когда в Катарсис прибыл, в первые дни.

– Продолжай.

– Он заходил к Мирону, наверное, чтобы дары или дуру продать. Когда вышел из дома его, подошел к нам. Рассказывал какую-то историю. Не помню точно, о чем. Спросил у каждого имя, откуда, чем занимались в Коробке. Хотим ли назад вернуться. Посидел вместе с нами немного, перекусил и ушел. Один раз на моей памяти он был в граде Покоя.

Я смотрел на него, когда он вошел. А он – на меня. Не понимал, откуда знакомо мне его лицо. Кажется, он сразу меня узнал.

– Почему раньше не рассказывал об этом? – спросил я. – Сколько ты в граде Покоя?

– Вы и не спрашивали. Пришел на две недели раньше Данилы.

– Он не показался подозрительным?

– Нет, конечно. Настоящий, живой изгой к нам пожаловал. Мы все смотрели на него с открытыми ртами. Первые дни – вся эта романтика, Катарсис, нелюди, изгои, река Самсона, плод вечности… Смотрел, помню, на него, как на высшее существо нашей цивилизации. Бесстрашный. Многое знал, многое повидал. Есть чему поучиться.

– Надо бы Мирона расспросить, – сказал егерь, посмотрев на меня.

– Расспросим, будем живы, зайдем к Мирону. Не знаем наверняка, причастен он к нашему делу, Гет, или нет. Но то, что пришить хотели Мотылька, этого нам не забудут. Не поступают так в Катарсисе без серьезных на то оснований. Нехорошо это. Но хорошо, что ушел, от искушения подальше.