Гоголь в воспоминаниях современников

Многие эпизоды второго тома, как справедливо отмечал Чернышевский в «Очерках гоголевского периода русской литературы», решительно слабы и по своему направлению связаны с «Выбранными местами из переписки с друзьями». Таковы, например, страницы, посвященные изображению «идеалов самого автора» (Костанжогло, Муразов). «Изображение идеалов» было вообще самым уязвимым местом в творчестве Гоголя. Но это, указывает Чернышевский, объясняется не односторонностью таланта писателя, а, напротив, — силой этого таланта, «состоявшей в необыкновенно тесном родстве с действительностью». Когда история или современность предоставляли Гоголю «идеальных лиц», они выходили у него превосходно. Чернышевский в качестве примера приводит героев «Тараса Бульбы» или Пискарева из «Невского проспекта».

Но в уцелевших отрывках второго тома «Мертвых душ» помимо слабых эпизодов есть очень много страниц, принадлежащих к лучшему, что когда-либо написал Гоголь, и свидетельствующих о том, что «великий талант Гоголя является с прежнею своею силою, свежестью, с благородством направления, врожденным его высокой натуре». Чернышевский приходит к выводу, что «преобладающий характер в этой книге, когда б она была окончена, остался бы все-таки тот же самый, каким отличается и ее первый том и все предыдущие творения великого писателя».[67]

Страницы «Очерков гоголевского периода», посвященные анализу второго тома «Мертвых душ», — самое важное и глубокое из того, что до сих пор написано на эту тему. Они позволяют правильно оценить картину идейного и художественного развития Гоголя на последнем и самом трудном, трагическом этапе его жизни.

Работая над вторым томом «Мертвых душ», Гоголь читал отдельные главы из него своим знакомым. Среди них были Аксаковы, Шевырев, Погодин, А. О. Смирнова, А. И. Арнольди, Д. А. Оболенский, М. А. Максимович и другие. Однако не все они сочли своим долгом перед памятью писателя рассказать содержание прослушанных глав. Всего удивительнее поведение ближайших «друзей» Гоголя — Шевырева и Погодина. Они не обмолвились на эту тему ни единым словом. Д. А. Оболенский утверждает: «Вероятно, в бумагах Шевырева сохранились какие-либо воспоминания о слышанных им главах второго тома «Мертвых душ»; по крайней мере мне известно, что он намерен был припомнить содержание тех глав, от которых не осталось никаких следов, и изложить их вкратце на бумаге» (наст. изд., стр. 556). Если такое намерение и имелось, то оно, очевидно, не было приведено в исполнение.

Все, что мы знаем о содержании сожженных глав, почерпнуто из воспоминаний Арнольди, Оболенского и отчасти — А. О. Смирновой.[68] Мемуары первых двух особенно важны. Они будут несомненно полезны читателю, интересующемуся творчеством Гоголя.

6

Далеко не все современники, которым выпало счастье общаться с Гоголем, оставили о нем воспоминания. Так, например, среди мемуаристов нет имен Плетнева, Вяземского, Жуковского. С. Т. Аксаков был единственным из московских «друзей» автором воспоминаний о Гоголе. Историю отношений писателя с этими «друзьями» Аксаков называет «долговременной и тяжкой историей неполного понимания». Здесь, видимо, следует искать объяснение того удивительного факта, что ни Шевырев, ни Хомяков, ни Погодин не сочли нужным рассказать о своих встречах с писателем. Погодин, дневники которого испещрены записями о беседах с Гоголем, оставил о нем лишь две частные мемуарные заметки.[69] А Шевырев, которого Н. В. Берг называет «чуть ли не ближайшим к нему <Гоголю> из всех московских литераторов», не оставил ни единой строки воспоминаний. В 1852 году в целях увековечения памяти Гоголя Российская академия наук приняла решение издать его биографию. Написать ее было поручено Шевыреву. Он отправился на родину писателя, собирал материалы. Но биографию все-таки не написал.

Характерная черта подавляющего большинства мемуаров о Гоголе состоит в том, что они принадлежали перу людей, которым был чужд общественный пафос гениальных произведений Гоголя. Эти люди в конце концов мало понимали подлинный масштаб личности Гоголя и значение его творчества для истории литературы и освободительного движения в России. По идейному своему содержанию даже лучшие мемуары стоят неизмеримо ниже классических статей о творчестве Гоголя, написанных Белинским и Чернышевским.

Во многих мемуарах преобладает интерес к внешнебытовым чертам жизни Гоголя, в них значительно меньше фактов, характеризующих его писательскую биографию. К сожалению, скудно раскрывается в этих материалах творческая лаборатория великого художника слова. Лишь отдельные наблюдения мы находим у Анненкова, Соллогуба и Берга.

Нельзя не обратить внимание на то, как скупо в воспоминаниях освещаются личные отношения Гоголя с некоторыми передовыми деятелями русской литературы — например, Белинским, Некрасовым. Мы очень мало знаем об их встречах, беседах. Этой темы касается лишь Анненков и отчасти — Панаев. Другие современники, несомненно информированные, предпочли отмолчаться. И здесь не простая случайность.