Гоголь

Воззрите вы на те народы,
Где рабство тяготит людей;
Где нет любезныя свободы
И раздается звук цепей:
Там к бедству смертные рожденны,
К уничтоженью осужденны,
Несчастий полну чашу пьют;
Под игом тяжкия державы
Потоками льют пот кровавый
И злее смерти жизнь влекут…

Василий Васильевич закончил чтение. Алексей Капнист смотрел на него восторженными глазами. Василий Афанасьевич растерялся и испуганно оглядывался по сторонам.

— Да, за такие вирши могут далеченько отправить, — задумчиво произнес он наконец. — А молодец, ей-богу, молодец! Но для нас еще не настало время людей из неволи вызволять!

Василий Васильевич взволновался. При всем своем светском лоске, при всей своей осторожности, внушенной положением в свете, Василий Васильевич сохранил отвращение к рабству.

— А что ж вы думаете? — резко спросил он. — Так и должно все оставаться по-старому? Вот я прошлой зимой еду по деревне и вижу почти голых людей, привязанных к колодам на дороге за то, что они не платят податей. А мороз сильный стоял. Я приказал отпустить их, а затем с исправником сколько имел неприятностей!

— Да оттого люди и бегут, — согласился Василий Афанасьевич. — Вон даже у Дмитрия Прокофьевича сколько биглых крепакив! Эта «закуция» враз усих разорила.

— А что такое «закуция»? — спросил Алеша Капнист, плохо знакомый с местными порядками — он воспитывался в корпусе, в столице.

— А это когда голова, сотский и писарь идут по деревне и выколачивают подушную, — с готовностью пояснил Василий Афанасьевич. — Если кто не заплатит в первый раз, арестуют и подержат несколько дней в присутствии. Во второй раз натолкут сажи, смешают ее с водой и давай ляпать по стенам, по одежде, почему попало! И водят с собой недоимщика. А в третий раз ведут на перекресток, а там заготовлены толстенные дубы, а в тех дубах дыры проверчены. Вот в такую дыру вставляют ногу неплательщика и прибивают ее брусом. Много народу насадят и держат так дня три-четыре, даже зимой! А уж если и это не помогает, то поливают холодной водой на морозе. Вот народ и бежит.

Никоша с ужасом слушал этот страшный рассказ. Ему до слез жалко было несчастных, которых подвергали таким мучениям. У себя в Васильевке он об этом ничего не знал. Добродушный Василий Афанасьевич покричит когда, погорячится, пригрозит, но всегда соблюдает справедливость.

Заметив испуг мальчика, Василий Афанасьевич взял его на руки, сказал: «Ну, ничего, ничего, це тильки балачки!» Никоша получил конфет и был выпровожен, а взрослые еще долго горячо о чем-то спорили.

А Никоша пошел в детский домик, в котором проживал старичок француз. Старичок строил около домика «Храм умеренности». Вокруг будущего храма были посажены три деревца: груша, сосна и дуб — в ознаменование вечной твердости. Старичок служил когда-то во Франции кондитером и готовил очень вкусные печенья…

ВЕРТЕП

В этом году весенняя ярмарка проходила без Василия Афанасьевича. По делам своего «благодетеля» он вынужден был уехать в Кибинцы. Заодно надо было посоветоваться с врачами, так как здоровье становилось все хуже и хуже. Грудь болела, в особенности по ночам. Не давая спать, мучил удушливый кашель. Беспокоили и хозяйственные дела, безденежье, тяжелая распутица, которая могла плохо сказаться на успехе ярмарки. Дороги размокли, зыбкая грязь мешала проехать в Васильевку из окрестных мест.

Прибыв в Кибинцы, Василий Афанасьевич написал своей «белянке» встревоженное письмо, в котором заботы о близящейся ярмарке перемежались с тревогой о жене: «Прикажи еще приказчику, чтобы к ярмонку нашему доставлена была из Яресек горилка, чтобы сделана була ятка[6] и прочее. Загоны нанимать москалям те, что около Снесаря или около Симонихи и около Федьки. Назначенных на продажу молодых быков нужно повыучить и продавать на лигачах[7], подобравши по шерстям и по росту попарно, а продавать от 28 до 48 рублей за пару, смотря по быкам». Свое письмо Василий Афанасьевич заключал советами на всякий случай пить посылаемый им «грудной чай», который пить, как прочие травки, можно и с бузиновым соком.

Взволнованная болезнью мужа и трудностями предстоящей торговли на ярмарке, Мария Ивановна подробно сообщает ему о делах. Она смягчает краски, желая его успокоить, но тревога сквозит в ее бесхитростных письмах, посвященных домашним и хозяйственным делам: «Я травку, присланную тобой, пью, но она мне ничего не помогает, — отвечает она мужу. — Теперь у меня в комнатах очень тепло, их вымазали таким манером, как в книге написано, и выходит чрезвычайно, нигде не дует. Но без тебя ничего меня не веселит — ужасная грусть снедает меня, ожидаю с нетерпением от тебя известия с Лубен… Дай бог; чтобы ты был совершенно здоров как можно скорее, я же пребуду покуда жива вернейшим твоим другом

Мария Яновска».