Гоген в Полинезии

знатного пассажира, а именно капитана Сватона, присланного на Таити на должность

командира местного гарнизона. Так как Гоген прибыл в обществе Сватона, молодой

лейтенант Жено учтиво пригласил его к себе; дом Жено стоял всего в нескольких стах

метрах от пристани. Таитяне пошли за ними и столпились у калитки, продолжая пялиться

на европейского маху, так что лейтенанту пришлось прогнать их40.

Самым высокопоставленным лицом на острове считался король Помаре V. Но Гоген

несомненно знал (а если не знал, то его просветил лейтенант Жено), что настоящим и

почти единоличным правителем был французский губернатор. И как только открылась

губернаторская канцелярия, он пошел туда, чтобы предъявить свое рекомендательное

письмо и постараться получше использовать его. Он увидел небольшого роста мужчину

лет пятидесяти, с бакенбардами, очень смуглого, но с чисто европейскими чертами лица,

так что не родись Этьен-Теодор-Мондезир Лакаскад на негритянском острове Гваделупа,

даже его врагам не пришло бы в голову называть его мулатом (илл. 21). К несчастью для

губернатора, он нажил себе много врагов, а манеры его производили смешное

впечатление. Беспристрастный свидетель, американский историк Генри Адаме, пишет о

нем: «Он был очень любезен, засыпал нас кучей приглашений, которых мы не могли

принять, выпаливал фразы, полные какой-то японской смеси подобострастия,

покровитель-ственности и подозрительности»41. Кстати, Генри Адаме, который попал на

Таити, совершая на досуге кругосветное путешествие, покинул Папеэте всего за четыре

дня до прибытия Гогена. С ним вместе путешествовал его лучший друг, художник Джон

Лафарж, которого не без основания называли «американским Пюви де Шаванном».

Поль Гоген тоже восхищался Пюви де Шаванном; он, наверно, и с Генри Адамсом

нашел бы общий язык, так как оба были не в ладах с цивилизацией и всегда мечтали о

более гармоничной жизни.

Как Генри Адаме, так и Джон Лафарж отличались наблюдательностью и хорошо

владели пером; между прочим, в их письмах и книгах можно найти чрезвычайно

интересный рассказ о Роберте Луисе Стивенсоне, с которым они повстречались на Самоа.

Задержись они на Таити чуть дольше или попади они туда чуть позже, мы, наверно,

располагали бы тем, чего нам теперь так недостает: глубоким психологическим портретом

Гогена и квалифицированным отчетом о его творческих взглядах и работе в первое время

пребывания на острове.

Возвращаясь к губернатору Лакаскаду, следует сказать, что при всей своей нелепой

манерности он был знающим и энергичным человеком. Он начал свою карьеру врачом,

потом много лет занимал пост директора банка, был избран в палату депутатов Франции и,

наконец, благодаря своему административному и дипломатическому дару получил видную

должность в колониальной администрации. Ему необычайно доверяли, это видно из того,

что Лакаскад губернаторствовал уже пять лет, когда прибыл Гоген, меж тем как

большинство его предшественников не смогло продержаться даже положенных трех лет42.

От министра колоний губернатор двумя неделями раньше получил с текущей почтой

через Америку известие об «официальной миссии» Гогена. Поэтому он держался очень

учтиво и предупредительно, что, разумеется, породило благоприятную цепную реакцию,

которая распространилась на всю местную чиновничью иерархию. Квартирный вопрос

решился тут же - на первых порах Гогену отвели комнату в правительственном доме для

новоприбывших служащих. В письме Метте он удовлетворенно сообщал: «Я очень

хорошо принят как губернатором, так и начальником управления внутренних дел, а также

его супругой и двумя дочерьми (он превосходный семьянин). Я завтракал у них, и они

всячески старались сделать мне приятное».

В виде особой чести Гоген без промедления был принят в члены «Сёркл Милитер»,

мужского клуба для избранных, куда обычно принимали только офицеров и высших

чиновников. Под стать ведущей роли, которую играл клуб в светской жизни Папеэте, его

помещения находились в самом большом парке в центре города, причем на огромном

баньяне, в трех метрах от земли, разместилось своего рода кафе, сидя в котором члены

клуба бросали сквозь листву рассеянные взгляды на простой люд, спешивший на работу

или с работы домой по главной улице внизу. Здесь-то двух новых членов - Гогена и

капитана Сватона - и чествовали вечером их первого дня в Папеэте; по таитянскому

обычаю им надели на шею цветочные гирлянды, а по французскому - поднесли абсент со

льда.

Окончательное подтверждение того, что Гоген признан значительной персоной,

последовало через два дня, когда в правительственном органе «Официальный вестник»

появилась заметка, извещающая, что колонию почтил своим посещением «живописец

Гоген, прибывший с официальной миссией»43. Фамилия была напечатана не совсем верно, но читатели этого не заметили, ведь никто на Таити раньше и не слышал о нем. Зато все

тотчас поняли, что у него, наверно, есть очень влиятельные друзья в Париже; многие даже

заподозрили, что так называемая официальная миссия только маскировка, а на самом деле

он прислан проверить, как обстоят дела в колонии. (Негласные ревизии в ту пору были