Гоген в Полинезии

И наконец в июне Гоген обратился к методичному и добросовестному Даниелю де Монфреду, прося помочь с замыслом, который созрел у него в бессонные ночи. В принципе план был простым и превосходным. Даниель должен учредить своего рода закупочное общество, пригласив пятнадцать любителей искусства, каждый из которых обязуется покупать в год по одной картине Гогена; цена весьма умеренная — сто шестьдесят франков. Чтобы проект выглядел еще более заманчивым, членам общества предлагалось вносить свой годичный взнос по частям — сорок франков ежеквартально. Картины распределяются по жребию. Для Гогена главным преимуществом этого плана было то, что закупочное общество могло приступить к делу незамедлительно. Даниелю нужно только распределить полотна, возвращенные Леви, и собрать членские взносы. Картины для ежегодного распределения и дальше будут поступать заблаговременно. Вполне оправдана досада, с которой Гоген добавлял: «Черт возьми, я не запрашиваю слишком много! Буду получать всего двести франков в месяц (меньше того, что зарабатывает рабочий), хотя мне скоро пятьдесят и у меня есть имя. Нужно ли напоминать, что я и раньше никогда не продавал дряни и не собираюсь делать этого теперь. Все присылаемые мною картины, как и прежде, будут на уровне выставочных. Если я теперь мирюсь с жизнью в нищете, то лишь потому, что хочу всецело заниматься искусством».

Почта оборачивалась между Таити и Европой все так же медленно, и по-прежнему на линии Папеэте — Сан-Франциско ходила одна шхуна в месяц. Поэтому Гоген еще не получил ответов, когда невыносимые боли заставили его лечь в больницу в Папеэте, хотя он знал, что не сможет оплатить лечение, стоившее 9,90 франка в день. Это было в разгар июльских празднеств, смех и гам с танцевальной площадки и из увеселительного парка доносились в общие палаты, не давая спать пациентам. Круто падающая кривая здоровья Гогена, который пять лет назад сам пил и гулял 14 июля, можно сказать, достигла дна…

Как и какими средствами врачи поставили его на ноги, остается загадкой. Во всяком случае, уже через две недели он настолько оправился, что преспокойно выслушал брань казначея больницы и, так и не заплатив, уехал домой.

Восстановленные силы Гогену весьма и весьма пригодились, потому что на все три призыва о помощи он получил крайне неутешительные ответы. Попытка Шуффенекера убедить графа, что картины Гогена стоят вровень с полотнами Филижера и Бернара, потерпела крах, меценат ограничился подачкой в несколько сот франков. Руководствуясь самыми лучшими намерениями, Шуфф попытался исправить дело — составил адресованную Академии художеств петицию о государственной пенсии Гогену и стал собирать под ней подписи известных художников и критиков. Эта блестящая мысль осенила также Мориса, с той лишь разницей, что он прямо пошел к директору Академии Ружону. Как ни странно, Ружон, хотя он вряд ли успел забыть резкий выпад Гогена в газете, обещал сделать все, что в его силах, — и послал ему по почте в качестве «поощрения» двести франков. Все это выглядело как унизительное публичное попрошайничанье, и, вне себя от гнева и стыда, Гоген тотчас отправил деньги обратно. А когда пришло письмо Даниеля, оказалось, что он, в противоположность Шуффу и Морису, не проявил достаточного усердия и не успел еще завербовать ни одного члена в закупочное общество. Впрочем, он вообще сомневался, что этот план можно осуществить.

Словом, как и в 1892 году, Гоген должен был искать какой-то источник дохода на Таити. А здесь возможностей не прибавилось; разве что бросить живопись и поступить на службу в лавку или какое-нибудь правительственное учреждение в городе. Но этого ему меньше всего хотелось, и Гоген, несмотря на все прежние неудачи, решил попробовать уговорить состоятельного адвоката Гупиля, чтобы тот заказал ему портрет. Как раз в том году Гупиль достиг зенита своей блестящей карьеры; мало того, что он отлично заработал на деловых операциях, — соединенные королевства Швеции и Норвегии назначили его своим почетным консулом. Можно было надеяться, что он настроен великодушно. Был еще один превосходный повод начать с него: они с Гогеном были соседи. Великолепная усадьба, где жил, купаясь в роскоши, консул Гупиль, стояла посреди большого парка в европейском духе, с пышными клумбами, стрижеными газонами и слепками со знаменитых греческих статуй, разбитого в северной части Пунаауиа, всего в четырех километрах от скромной бамбуковой хижины Гогена. (Усадьба сохранилась до наших дней; правда, она пришла в запустение.)