— Нам нужно встретиться.
— А с кем я имею честь?
— Я объясню вам всё при личной встрече.
В тот же день я приехал в кафе на бульваре Хасана II, прибыв на двадцать минут раньше условленного времени. Я подумал, что это графиня де Лонвик дала мой телефон загадочному незнакомцу. Я попытался дозвониться до нее, но горничная сказала, что графиня отбыла в Вест-Индию.
Я заказал эспрессо и достал записную книжку. На первый взгляд все марокканские кафе одинаковы: завеса табачного дыма и пожилые мужчины, одетые в длинные
Загадочный незнакомец опоздал на пятнадцать минут. Я успел заказать себе второй эспрессо и исписать несколько страниц в блокноте. Холодная черная тень упала на строчки, я поднял голову. Надо мной навис какой-то бородач: стройный, лет пятидесяти пяти, в сером костюме в полоску. Он протянул мне руку.
— Я — Хусейн Бенрахим.
Я не знал, что сказать. Повозился с блокнотом, убирая его, и показал рукой на стул рядом с собой. Человек сел. Большая часть его смуглого лица была закрыта седеющей бородой. У него были широкие плечи и на удивление хорошая осанка.
— О вас мне рассказал продавец кофе, — сказал он.
— И мне о вас тоже, — ответил я.
— Так вы знаете, что между нами существует связь?
— Нет-нет. Я ничего не знаю. Мне только известно, что вы существуете… что мой дед приезжал в Касабланку из-за вас.
Хусейн попросил официанта принести ему
— Да, он приезжал сюда из-за меня.
— Почему?
— Икбал был другом моего деда, — пояснил Хусейн, наклоняясь ко мне. — Он был ему больше чем другом. Он был ему братом.
— Да ну? — Я ничего не понимал.
— Нет, не кровным братом, как вы подумали. Я имею в виду масонское братство. Понимаете, ваш дед и мой дед оба были франкмасонами.
— Я знал, что мой дед принадлежал к Эдинбургской ложе, — ответил я.
Хуссейн наклонился еще ниже, положил локти на стол и сложил ладони вместе.
— Абсолютно верно, — сказал он. — Они познакомились в госпитале в Эдинбурге во время Первой мировой войны. Икбал был афганцем, а мой дед — марокканцем, и они легко подружились. Они вместе стали масонами и поддерживали связь до самой смерти.
— Когда умер ваш дед?
— В тысяча девятьсот шестьдесят третьем, через три года после того, как Икбал переехал в Танжер. Мои родители скончались, когда я был еще совсем маленьким, и дедушка воспитывал меня. После его смерти у меня не осталось никого, кто мог бы заботиться обо мне. Никаких близких родственников, поэтому меня должны были отдать в приют. Но Икбал спас меня. Он обещал деду позаботиться обо мне, если с ним что-то случится.
— Масонский долг?
— Братский долг.
— Но вы же не переехали к нему в Танжер?
— Нет, я остался в закрытой школе в Касабланке, — объяснил Хусейн, — а Икбал приезжал навещать меня каждый месяц. Он привозил мне книги и продукты. И только позже я узнал, что он платил за мое обучение. Он оставил мне деньги на банковском счету, чтобы я смог закончить образование. Именно благодаря вашему деду я стал хирургом. — Хусейн ненадолго замолчал. — Он всегда говорил, что у меня твердая рука.
— Но почему дедушка ни разу не упомянул о вас? Он даже не рассказал о вас своим ближайшим друзьям здесь, в Касабланке.
Хусейн посмотрел на меня очень строго.
— Воистину благие дела творятся негласно. Заговори о них, и весь смысл пропадет.
Четыре недели спустя первая мозаика была вырезана, началась работа по выкладыванию орнамента фонтана. В Дар Калифа прибыл новый
Мастер развернул кусок холстины на зеленой плитке пола и принялся за работу.
Сначала он расчертил центральный медальон. Затем были нарисованы шестнадцать наружных розеток, а потом — задник. Для укладки маленьких вырезанных вручную кусочков мозаики на центральный медальон
Мастер был настолько опытным, что выложил все пять тысяч кусочков вверх ногами, и у него не возникло никакой необходимости разгибаться и сверяться с чертежом. Его руки двигались со скоростью света, выбирая необходимые фрагменты из заранее разложенных кучек и вставляя их на место. Я спросил его, как он так ловко работает, не видя цветов.
Он ответил:
— Только слепой знает слабость зрения.