— Мне нравятся эти слова.
— Мне тоже, — согласилась Карисса, — но моя любимая цитата у него другая: «Мы не всегда можем отплатить добром тому, кто был добр к нам, зато мы можем вернуть долг, помогая другим».
— Очень верно.
Пока мы шагали по одному коридору и сворачивали в другой, Карисса на ходу рассказывала о моих правах в качестве волонтера.
— Знайте, что, отдавая нам свое время, вы можете рассчитывать на некоторые права. — Она начала загибать пальцы. — Клиника обещает вам зачисление на должность волонтера, захватывающую работу, обучение, сознательное участие в ее деятельности, наблюдение и руководство, уважение, использование вашего времени наилучшим образом, безопасные и благоприятные условия работы и признание вашего труда.
— Вот это да! Как вы все это запомнили? — пошутил я.
Она рассмеялась.
— Признание? — заметил я. — Неужели людей волнуют такие вещи, когда они решают стать волонтерами?
Она пожала плечами.
— Никто из тех, кого я знаю, об этом даже не задумывается.
После недельного обучения и подготовки меня наконец допустили к детям. Поначалу я читал двум подросткам, шестнадцати и семнадцати лет, конец которых был уже близок. Оба находились под действием успокоительных и пребывали в лечебной коме. После каждой страницы я поднимал голову, чтобы взглянуть на их реакцию. Ее не было. Не обращая внимания на пожирающую мои собственные внутренности боль, я продолжал читать, надеясь, что на каком-то незримом уровне мое присутствие приносит им хотя бы небольшое утешение.
Я приходил в клинику, если позволяло состояние моего здоровья, что бывало отнюдь не так часто, как хотелось бы. Впервые после того, как у меня диагностировали эту страшную и жадную болезнь, сила воли начала отступать под натиском раковых клеток, множившихся в моем теле.
Мне трудно описать эти симптомы. Мне случалось несколько раз болеть гриппом, когда все тело ломит, на лбу выступает холодный пот, озноб сменяется лихорадочным жаром, хочется прилечь там, где стоишь, и свернуться клубочком. Так вот, это все пустяки, не стоящие внимания, по сравнению с раком. Клетка за клеткой мое тело умирало, отказываясь функционировать.
Прошло две недели, прежде чем медицинские сестры и сиделки познакомили меня с несколькими маленькими детьми. Эти простодушные и непосредственные создания задавали порой очень странные вопросы.
— А почему у тебя такой большой нос? — спросил у меня маленький человечек.
— Он достался мне в подарок от отца.
— А что тебе нравится больше — леденец на палочке или ириски с кукурузным сиропом?
— Я еще не встречал конфет, с которыми не мог бы подружиться.
— Для чего ты сюда приходишь?
Хотя ответ был мне известен, дался он нелегко.
— Чтобы заставить тебя улыбнуться, — сказал я, но правда была чуточку более эгоистичной. В глубине души я прекрасно сознавал, что прихожу сюда, чтобы взглянуть в лицо паническому страху смерти и как-то примириться с ним. Это представлялось мне вполне разумным. Эти дети только что сошли на землю из рая и теперь возвращались домой. «Кто может ближе к Господу, чем они?»
Всякий раз, приходя в клинику, я врачевал собственную душу, спрашивая себя при этом, почему не вошел в эту дверь много лет назад. И каждый следующий день был не похож на предыдущий.
Я познакомился с десятилетней девочкой, страдающей неоперабельной опухолью головного мозга. Она носила разноцветный клоунский парик, подаренный ей кем-то из членов Общества благородных мистиков.
— Если людям так уж нужно смотреть на меня, то пусть они видят что-нибудь веселое, — пояснила она.
Еще никогда в жизни я не испытывал такой гордости при виде силы духа другого человека.
На следующий день я увидел маленького мальчика, который, захлебываясь слезами, умолял:
— Пожалуйста, мамочка, сделай так, чтобы я не умер!
Я почувствовал, что ноги отказываются держать меня, и оперся о стену, чтобы не упасть.
Из палаты вышла сестра Пинакер и, заметив выражение моего лица, прошептала:
— Он еще не готов.
— Наверное. Мне пятьдесят семь, и я тоже не готов.
— Возраст не имеет значения, — ответила она. — Душа знает, когда приходит ее время.