Гномон

Теперь она начинает все понимать, как и должно детективу, когда нарративная вселенная дает ему последний, смертоносный толчок. Откуда могла Диана Хантер заранее знать, как умрет Смит? Не спорю, она могла приказать сделать все именно так, но Лённрот — не кукла. За маской безумного белого лица скрывается воля. А что, если бы Смит не смог правильно произнести свои реплики и его слова не сошлись бы с записанными? Но ведь сходятся.

Скольких людей на самом деле встретила Нейт за время своих приключений? В мире восемь миллиардов человек, из которых, разумеется, рядовой обыватель знает от двух сотен до безумных пяти тысяч, но Нейт живет в Лондоне, населенном едва ли парой десятков людей, а еще там иногда играет музыка.

Сколько раз она проверяла работу фонарика и успокаивалась? И все равно верит, вопреки разуму, что ошибки самого Свидетеля не говорят ни о чем, кроме взлома.

Сколько невозможных вещей должны произойти, прежде чем упавший теннисный мячик не будет выглядеть так убедительно? Акула разрывает человека в сухом тоннеле. Женщина, с которой все началось, написала книги, текст которых нельзя прочесть.

Сколько раз вселенная должна не пройти тест на сон, прежде чем ее объявят сном?

Смысл в том, чтобы она пришла к этому выводу здесь и сейчас. Только она может сделать то, что нужно, и исключительно по доброй воле, по собственному выбору и при полном понимании его значения.

Теперь, когда она поняла, нам осталось лишь ждать и смотреть.

* * *

Лённрот по-прежнему здесь, стоит перед остальными; его рыбья кожа почти прозрачная. Сочетания теней и тел вдруг становятся не четырьмя разными фигурами, а пятью, расположенными вдоль оси. Нейт видит кости, Лённротовы ребра, а сквозь них — Берихуна Бекеле, чьи морщины накладываются штрихами на Константина Кириакоса; за ними — красивая широкоскулая Афинаида Карфагенская. И все они вместе, действуя по своему почину, каким-то образом создают стабильный образ женщины в кресле — таком же, в каком сидит сама Нейт: решительное, морщинистое лицо, большие руки библиотекарши, непослушные волосы и глаза, которые ничего не упускают.

Это лицо она видела только мертвым, но вот оно живое и явленное в очевидной галлюцинации, которая явно не галлюцинация.

Она внутри.

Она внутри.

Сейчас, не прежде.

— Да, — шепчет Лённрот. — Это тоже было сказано. С самого начала.

Слова звучат странно, складываются из хора других голосов, которые вместе сливаются в новый. И вовсе не голос Лённрота: этот голос богаче, добрее, живее и болезненно более реальный.

Нейт кивает:

— Вопрос был: как давно начался допрос?

— Чтобы ты задумалась, когда он закончился.

— И я должна сказать, что он не закончился.

Лённрот разводит белыми руками, словно признавая поражение; позади остальные фигуры делают то же самое или нечто похожее, так что в калейдоскопе движения сознание Нейт собирает образ женщины, которая встает с кресла. Наконец она делает еще шаг и проходит сквозь Лённрота, так что белая кожа укрывает ее вуалью, а потом исчезает, и вот — они с Мьеликки Нейт остаются одни.

— Да, — говорит Диана Хантер, — не закончился. Я ждала тебя. И теперь, когда ты здесь, нам нужно поговорить.

* * *

Возраст Дианы трудно определить на глаз — где-то между пятьюдесятью и восьмьюдесятью, но в ее фигуре чувствуется достоинство, которое ее никогда не покинет: ясная энергия физически ощутима во взгляде и широком морщинистом лице. В том, как она держится, есть что-то от Афинаиды, она бросает вызов всему миру, как Кириакос, у нее пальцы Берихуна Бекеле и улыбка Лённрота.

— Это неправда, — говорит Нейт.

Хантер вздыхает:

— У нас нет времени.

— Сколько? Когда я попала на допрос? Когда Джонс вколол мне препарат? Или раньше? Сколько было обмана?

— Все, что ты знаешь о Системе, — правда. Огненный Хребет — правда. Я поняла, что его надо уничтожить. Я все это спланировала. Я ждала тебя.

— Как давно я здесь, с тобой?

— На это нет времени. Все происходит сейчас: все или ничего.

— Мне все равно, — говорит Нейт и понимает, что это правда. — Совсем. Пусть рушится или нет. Пусть Система обрушится, или что ты там для нее придумала, и пусть сами разбираются.

Хантер кивает:

— Но она не обрушится, Мьеликки. Я проигрываю. Я не могу загнать их в ничью, даже мне это не по силам. Все оказалось труднее, чем я рассчитывала. Если я позволю себе умереть, они смогут наскрести достаточно меня, чтобы получить свои ответы и восстановить контроль. Я могу выиграть или проиграть, но ничьей не будет. Огненный Хребет падет или восторжествует. Ты должна выбрать.

— Ты хочешь, чтобы я выдернула вилку.