Гномон

Темнота — бесконечная, богатая и густая. Инспектор вдыхает ее, но не давится, не задыхается, словно втягивает кислород с крыльев мотылька. Неужели все это было лишь галлюцинациями умирающей: неужели она лежит на дороге перед домом Дианы Хантер в тот первый день, когда ее убил бледный призрак, или тонет на Санторини среди оглушенной рыбы. Богатая музыка землетрясения играет в ней, слишком глубокая, чтобы стать звуком, и слишком ясная, чтобы оказаться воображаемой.

Может, с самого начала это и было правдой: она — сознание, спонтанно образовавшееся в пустоте и вообразившее себе мир. Вероятность этого не больше, чем то, что она продолжает существовать, или то, что она вообще существует. Во вселенной без света она никогда не узнает, как выглядит, а если она в ней — единственный объект, как определить грань между ней и внешним миром, где проходит граница кожи?

Рядом с дверью, у воды, вспыхивает спичка, и Нейт чувствует запах фосфора.

— Вам, наверное, интересно, — говорит Лённрот, — зачем вас позвали сюда сегодня вечером.

Лённрот. В промокшей насквозь одежде, но, разумеется, с сухим табаком.

— Ты, — невольно произносит Нейт.

Она по-прежнему видит в глубине остальных, Кириакоса и других, но размыто: не крупными точками, но зернисто, будто на старинной пленке, которую очень сильно увеличили. Настоящее здесь — только Лённрот.

— Ты, — повторяет она.

Лённрот согласно пожимает плечами, затем поднимает с пола мокрый сверток. Щелчок — и становится видно, что это знакомый черный пиджак, такой же мокрый, как и брюки. Лённрот надевает его с легкой поспешностью, будто стыдится неопрятности. Узкие пальцы ощупывают карманы в жутковатой симуляции банальности: очки, яички, деньги, часы. В следующий миг картина завершена, и Лённрот — мокрый до нитки, курит в Эребе — это по-прежнему Лённрот.

* * *

Нейт отвечает на взгляд:

— Вы арестованы. Опять.

Лённрот фыркает, но затем, видимо, решает, что это неудовлетворительный ответ или даже неуклюжий. Белые пальцы вздрагивают в легчайшем жесте извинения, но Нейт почему-то все равно. Глупо было это говорить здесь. Поэтому она спрашивает:

— Кто ты?

— А как ты думаешь, Мьеликки Нейт?

Она пожимает плечами:

— Я не верю, что ты из будущего — человеческий разум, подобный богу. Я этого не вижу. Было бы иначе. Зачем тогда со всем этим возиться?

Лённрот размышляет над ответом.

— От досады, вероятно. Загрей меня очень, очень разозлил.

— Смит.

Проблеск злобы при этой поправке, будто кость в ране.

— Не думаю. Или не совсем.

— И ты не Гномон.

— В самом деле?

— Тысячи и тысячи лет, тысячи тел, тысячи умов в одном, и твоя лучшая реакция на боль — месть? Как-то это… жалко.

— Скажем, я ко всему этому еще привыкаю.

— Скажем, что ты Анна.

Кивает:

— Это самый очевидный ответ: Хантер собрала Анну Магдалену заново так хорошо, как смогла, сделала ее своего рода невидимой прислужницей. А когда она умерла, бедная Анна спряталась в роль Гномона, как рак прячется в раковине, — она стала мной, чтобы убить Смита из мести и не сойти с ума? Это и есть я? Какой-то… перебор.

— Я думала, ты — Свидетель, который использует Анну в качестве периферийного устройства. Или Огненный Хребет.

— Очень хорошо! Рождение нового технологического человека, случайное и травматичное. Это был бы настоящий апокатастасис: рождение духа из камня, рука машины в человеческой перчатке, аватара наоборот. И вполне приемлемо лингвистически. Анна Магдалена — значит «изящная милость». Говорят, рекурсия порождает сознание.

Инспектор качает головой:

— Может, ты — джинн, запертый в Чертоге Исиды, и все это — твой сон. Как такой вариант?

Лённрот резко хлопает в ладоши, будто от радости:

— Тут уже черепахи до самого низа, инспектор! Все истории правдивы. Все зависит от направления движения. Как дети на двухэтажной кровати, метафизики спорят о том, кто будет спать наверху. Нет. Попробуем еще раз? Я — контрнарратив Оливера Смита? Ложная личность, вызванная из, скажем, неосознанных сомнений Дианы Хантер и вложенная в ее сознание, чтобы поймать ее и привести на аркане, точно сбежавшую корову? Сбежавшая в большой мир, чтобы обрушиться, как положено чудовищу, на своего создателя? — Зубы опасно блеснули, гнев. — Так ты обо мне думаешь?

Они сердито смотрят друг на друга в темноте.

— Просто скажи, — говорит наконец Нейт. — Просто скажи, чего ты от меня хочешь.

— Мы уже об этом говорили. Я хочу, чтобы ты нашла дневники Дианы Хантер и принесла их мне. Впрочем, ты это сделала, хотя и весьма неуклюже.

Нейт хочет возразить, что ничего подобного не делала, но Лённрот извлекает пару перчаток — откуда, скажет только очень дорогой портной, и теперь поднимает медную проволоку, вскоре держит первые узлы цепи ферритовой памяти.

— Вот оно что, — говорит она.