Гномон

— А он не ты? Созданный из тебя, выращенный тобой, оторванный от тебя так, как можно было бы оторвать руку или ногу? Ты желаешь придать вселенной форму, которая тебя устроит, — я тоже. Поскольку наши вселенные совместимы, я говорю, что мы едины.

Я смотрю на поле боя и реку за ним.

— Тогда проведи меня на другой берег.

Всезнайка хохочет:

— Доберись туда сама, ведьма! Прекрати притворяться, будто ты меньше, чем ты есть, — будто ты та же тихая женщина, какой была, когда любовник выставил тебя из дома. Знаешь ли, что твое имя нигде не выписано в книгах его жизни? Он тебя вымарал. Все кончено. Кровь ушла в песок. Провозгласи свое намерение и увидишь, что будет.

Я хмурюсь, затем прикусываю щеку и сплевываю:

— Я перейду реки Аида.

Я слышу голоса, хор в какой-то огромной пещере у себя за спиной, музыка гудит в моих легких. Земля вздрагивает, и я падаю.

Земля — или мой любимый сын под ногами. Всезнайка не шевельнулся.

— До встречи, — говорит он.

Я вижу что-то наверху, что-то огромное в небе. Огромная белая волна катится по Эребу.

Я смотрю, а он свитком разворачивается поперек ночи, затем падает.

* * *

Тьма под водой — это тьма тоннеля, странного и холодного. Вон там свет, впереди, и со всех сторон камень. За мной стелется тень Эреба. Я плыву вперед и вижу, как бледный белый свет гаснет в потоке. Я плыву дальше. Там что-то есть: странная раковина, будто черепаха уселась на телегу, а рядом — мужчина умоляет сохранить ему жизнь.

Я такая страшная?

Вот что-то серебристое висит на цепочке. Нужно забрать: это мое, часть моего сына. Я тянусь к ней, но у меня нет рук, чтобы забрать ее у него.

Только кошмарная пасть.

Потом сверкают спирали синего света, и вода вокруг меня меняется.

* * *

В холодной синей воде я дома. Я могу дышать. Нет причины спешить. Море — мое тело, оно тянется от моих боков и касается всего вокруг, касается рыб и млекопитающих, скал и кораблей, бьющихся сердец и заросших килей, ужасов и извержений. В полумиле отсюда спит в своей лодочке ловец крабов. На таком же расстоянии с другой стороны черепаха, и, будь я голодна, из этого самца вышло бы отличное угощение. Тысячи рыб, слишком мелких, чтобы за ними гоняться, бессчетное число людей на прибрежных отмелях. Я их чувствую как полосу неумелого бултыхания по всему боку, а потом около рта возникает чувство, которого у тебя нет: подрагивающее ощущение, которое окрашивает подвижное тело в жизнь или ее отсутствие. Оно не позволит мне гнаться за буйками сети в миле позади, спутав их с тюленями. Не позволит упустить тунца в голубых водах или дрожащего, перепуганного человека, который завис передо мной в позе поклонения.

Что за странное создание — человек под волнами. Что за диковинное, опасное путешествие — отправить туда, где не можешь дышать; безо всякой защиты плыть рядом с созданиями, способными разорвать тебя на куски; застыть в чуждой стихии над развалинами храма, опустевшего тысячу лет назад. И все это ради чего, собственно? Не ради власти, не ради богатства. И то и другое у него есть. Ради интереса? Неужели недостаточно красот и ужасов на суше?

Теплая река омывает меня, и я грежу — неподвижная, в потоке отдыхаю лишь миг, сколько бы он ни продлился, — а он смотрит на меня в ответ, крошечный и неуклюжий; только сейчас осознал, насколько абсолютна моя власть здесь, в этом мире, где находимся мы оба.

Что за мысли проносятся в его голове? Осознание смертности? Ожидаемо. И все же что-то еще, некая алчность, желание обладать мною, забрать с собой на сушу как трофей, не мертвую, но живую. Признавая мою абсолютность, он влюбился в меня. В асексуальном смысле он хочет, чтобы мое тело принадлежало ему, а его тело — мне.

Он бросает что-то в глубину. Жертвоприношение золотом и серебром.

— Скорее! — говорит Всезнайка. — Скорее!

Мое тело — лучшая мать, чем мой разум, оно устремилось следом за вертящейся в темноте искрой, оставив человека позади.

Раз, два — сделано. Поймала.

Повернуться и уронить его в реку. Его дар мне, мой — реке. Его талисман. Мой ключ.

На другом берегу Коцита, потока, именуемого Плачем, я ступаю на сухую землю и продолжаю идти. Позади, на другой стороне, тонут в песке две армии — червей и павлинов.

* * *