Гномики в табачном дыму

— Посадишь «стрекозу» точно в тот квадрат, который пометил Митенька, — велел я летчику. — Говорит, там осталось еще несколько ванн, если только не растащили. Но сначала сделаешь два-три круга над ним, осмотрим сверху.

— Полетаем, как в старину? Сколько лет минуло с той поры!

— Сколько? Лет десять — двенадцать!

— Горячее было время! Славное!

— А чем сейчас плохо? Разведучасток определился, и вертолет нам больше не нужен. Не так мотаемся, хотя ходьбы и теперь хватает.

— Каждый со своей колокольни смотрит. Меньше стало полетов — меньше и зарплата.

— Брось пить, хватит тебе твоей зарплаты.

— Давно бросил.

— С чего это?

— Почки пошаливают, взялся за ум, сам знаешь, какое у нас требуется здоровье.

— Знаю, знаю. Я и сам давно б загнулся, не будь таким здоровым.

— Да, здоровья тебе не занимать… — Летчик глянул мне в глаза. — И здорово освоился в тайге, комары и те признали своим, не трогают, — и засмеялся.

— Ты смеешься, а они в самом деле меня не кусают — им моя кровь не по вкусу!

Не по вкусу… Не нравится им моя кровь. Неужели отличают здоровую от… Ничего, наступит конец их раздолью тут…

— Представляешь, какой тарарам подымется в лагере, когда свалишься им на голову!

— Это точно — ошалеют!

Немного погодя штурман сообщил, что мы подлетаем к намеченному квадрату. Стали снижаться. Летели совсем низко, над самой тайгой, но сколько ни вглядывались, ничего особенного не заметили.

— Давай опускайся вон на ту поляну, — я указал летчику место.

Поляна была размером с небольшой стадион, вся в цветах. На краю ее у опушки заметно выделялась прямая темно-зеленая полоса. Мы пошли туда и обнаружили широкий прогнивший деревянный желоб, весь заросший высокой травой, мхом. Желоб тянулся к лесу. Как колотилось сердце, сами можете вообразить. Летчик обогнал меня и бежал вдоль желоба, отбиваясь от комаров. Внезапно я обернулся, как от толчка, и увидел продолговатую глыбу, какое-то подобие саркофага под зеленым саваном. Не успел я заорать: «Вот они!» — как летчик уже впрыгнул в разбитую ванну, полную хвои и палой листвы. Чуть поодаль заметил еще одну зеленую глыбу, вернулся к ней — и она тоже оказалась ванной! Деревянный желоб соединял ее с первой. Мы пустились вдоль желобов. Сравнительно узкие, они соединялись, сходились к одной большой деревянной трубе, а та привела нас к высоким скалам. По пути попалось несколько источников, вероятно минеральных, каждый показывал высокое содержание «нашего элемента».

У летчика был прибор. У скал прибор буквально трещал — шкала не была рассчитана на такое содержание элемента.

— Что за допотопный у тебя прибор? — разозлился я, словно летчик был виноват.

— Такой, какой положен по инструкции.

— Ладно, не все ли теперь равно, — бросил я почти безразлично. Возбуждение разом улеглось.

Летчика озадачил мой тон. Мне бы кричать, орать от радости, а я стою себе, будто ничего особенного не произошло!

Странно все-таки устроен человек… Как ждал этого часа! А теперь, дождавшись, думаешь, ну и что, так и должно было быть. Рано или поздно, я ли, другой ли — кто-то добрался бы до этих скал.

Передохнув немного, я стал скалывать образцы, сделал нужные записи. Весь взмок, по лицу струился пот. Усталость навалилась внезапно.

— Плачешь от радости? — улыбнулся летчик.

— Нет, лью трудовой пот, — усмехнулся я.

Мы двинулись к вертолету.

Взяли курс к нашему лагерю.

— Слушай, тебе доводилось сбивать вражеский самолет?

— Я не был на фронте.

— Чем же занимался в войну?

— Новые самолеты испытывал.

— А что ты чувствовал, когда приземлялся после испытания?

— Выпить хотелось.

— Потому-то и уволили.

— Нет, не пил тогда.

— Может, скажешь, и сейчас не пьешь! Брось заливать! И вообще!.. — и захлестнула радость — я стиснул летчика в объятьях.

Вертолет дернулся, рванулся в сторону, и я мгновенно пришел в себя.

— Извини.

— Ты что — спятил?! — заорал летчик и тут же сообразил: — Наконец-то прорвало тебя!

— Парашют есть? Спрыгну над лагерем!

— Веревочная лестница к твоим услугам — спустишься как Ромео!

— Ладно, спущусь как Ромео.

Смеркалось, когда вертолет пролетел над лагерем, но я видел, как наши выскакивали из палаток и неслись к ближайшей поляне. Поляна завалена была валунами, поэтому вертолет повис над ней метрах в десяти.

— Всего хорошего, Монтекки! Скоро увидимся, наверное! — сказал я летчику, прощаясь.

— До свидания, Ромео. Желаю успеха!

— Спасибо! Плюнь через плечо на черта! — потребовал я озорно, помахал на прощанье и стал спускаться.

Я боялся смотреть вниз — слишком свирепые были лица у Пельменева и Александрова. Они держали нижний конец лестницы, как держат в цирке для воздушных гимнастов.

— Может, не стоит спускаться? — спросил я с лестницы.

— Что случилось?! — крикнул, не вытерпев, Александров.

— Что случилось?! Почему возвратился! — Пельменев грозил мне кулаком.

— Последний раз в этом сезоне! Знаменитый эквилибрист на батуте! — закричал я и, спрыгнув, перекувыркнулся несколько раз, раскинул руки: «Алле гоп!»

Мне дружно захлопали.

Вертолет сделал над нами два круга, что означало: «Желаю счастья» и, жужжа, устремился в небо.

— Ну, выкладывай, не тяни! — сердито потребовал Пельменев.