Гнёт. Книга 2. В битве великой

— Отправьте к фельдшеру, пусть сделает перевязку. Одеть, накормить…

Едва успели увести горца, в комнату вошёл киргиз с длинноствольным старинным ружьём. Это был мерген — охотник, желанный гость во всех пограничных постах.

— Плохие вести, начальник, — заговорил он взволнованно. — В Поршнифе бек приказал казнить четырёх человек.

Полковник нахмурил брови:

— Откуда узнал, мерген?

— Ночью прибежал в мою юрту мальчишка, рассказал. Я шёл горными тропами. Утром видел связанных людей возле чайханы. Ждут казни…

В глазах полковника загорелся недобрый огонёк.

Круто повернувшись, он скомандовал:

— Вольноопределяющийся Силин! Сейчас же возьмите четырёх казаков. Кровь не проливать… Отбейте приговорённых, доставьте их сюда. Действуйте по инструкции смело, но не дайте беку повода для обоснованных жалоб. Поняли?

— Так точно, полковник. Всё будет выполнено.

Не прошло и двадцати минут, как Силин и четыре казака на размашистой рыси неслись к кишлаку Поршниф. Дробно цокали копыта лошадей, поскрипывала сбруя, звякали удила и стремена.

В пути Силин ознакомил своих казаков с полученной инструкцией и дал указания, как держаться, чтобы не вызвать стычки.

— Винтовок не снимать. По моему сигналу нукеров взять в нагайки… Бека и его свиту не трогать…

— А коли невзначай, господин вольноопределяющийся, заденет нагайка какого пузатого? — спросил бородатый урядник, скосив лукавый глаз.

— Не озоровать!..

Чёрные брови сошлись в одну линию. Красивое это было лицо с орлиным взглядом тёмно-серых глаз. Немного скуластое, смуглое.

Двадцать лет назад в кочевом улусе известный всему Туркестану охотник Иван-бай — Тигриная смерть, дал родившемуся сыну имя Алексей.

Жена не соглашалась:

— Ой, какое непочетное имя.

— Не перечь, Анзират-ой. У тебя есть два сына и дочь, настоящие киргизы. А этот, Алёшка, будет русским… Что, плох я, что ли?

Мать покорилась, но сына звала не Алексей, а Али Салим. Мальчик рос слабеньким, окреп как-то внезапно, на шестом году. Стал тянуться за отцом в горы, проводил время то с охотниками, то с пастухами. Семи лет с помощью взрослых Алёша взбирался на спину жеребца и, вцепившись в его гриву, скакал до тех пор, пока измученный конь шагом не возвращался к своему табуну. Тогда мальчик соскальзывал на землю и бежал к отцу поделиться своей радостью.

Через год отец отвёз его в Ташкент в семью своего друга, рабочего Василия Хмеля.

Зиму мальчик жил в городе, посещал школу, учился жадно, удивляя преподавателей своими способностями. Но когда приходила радостная, бурная, цветущая весна, Алёша начинал тосковать. Иногда ему разрешали досрочно сдать экзамены, и в начале мая он уезжал в родные просторы, где кочевал по горам и долинам со своей семьёй. После школы Алексей поступил в учительскую семинарию.

Учиться было трудно. Небольшая денежная помощь, поступавшая от семьи, неожиданно прекратились. Отец простудился на охоте и, прохворав две недели, умер. Мать, похоронив мужа, откочевала к своему роду. Два старших сына-скотовода с семьями последовали за ней. Сестра вышла замуж. Алёше пришлось на лето поступить проводником в экспедицию. Семинарию он не бросил и, терпя лишения, дотянул всё же до выпуска.

К тому времени пробудившееся внимание Англии к среднеазиатским ханствам заставило русских горячо заинтересоваться Памиром, где соприкасались русские территории, англо-индийские, китайские, бухарские и афганские.

Пришлось увеличить пограничные посты. Для службы на границе отбирались лучшие офицеры, грамотные нижние чины.

Документы вольноопределяющегося пулемётной роты Силина обратили на себя внимание штабистов. Русский по отцу, киргиз по матери, Алексей Силин окончил Ташкентскую учительскую семинарию и хорошо знал Памирские горы. По примеру Пржевальского Алексей готовил себя к роли путешественника и исследователя. Он владел английским языком, изучил географию, ботанику. Кандидатура на пограничный пост была подходящей, и Алексея Силина направили в Орлиное гнездо.

Сейчас Силин выполнял первое "боевое" поручение и понимал всю ответственность, которая на него ложилась. Увидев впереди крыши мазанок и площадь перед чайханой, он скомандовал:

— Марш! Марш карьером!

С самого рассвета гудел кишлак Поршниф.

— Что делать? Вразуми нас, аллах! Погибнут наши лучшие люди, — говорил старый хлебопёк Кудрат-бобо.

— Ов-ва! Почтенного Абу-Бекира, просившего за несчастных, палками гнали от арка до чайханы, — покачивал головой гончар Аблакул.

— Ой, горе! Умрёт наш смелый Машраб, а мы, как овцы беззащитные, не знаем, как помочь ему…

— Пойдём, друзья, к старшине, что он посоветует нам… — предлагал Кудрат-бобо.

Разговоры велись почти в каждом доме. Старики вздыхали, шептали молитвы, молодёжь расправляла плечи, сжимала кулаки. Возле чайханы суетились бековские нукеры. Расстелили ковры, насыпали на подносы сушёные фрукты и сласти. Вскипятили чай. Норбай с десятком подручных приволок осуждённых и привязал к столбам.