Гнёт. Книга 2. В битве великой

— Взять у соседей двух ослов, погрузить вещи и переселиться в Хорог. Там русский отряд стоит. Наш бек не трогает народ на глазах у русских. Они надёжная наша защита.

— Что ты, что ты, сосед! Да за это повелитель голову снимет. Нет, нельзя перечить владыке: так учит святая книга.

— Эх, не тебя жалко… Вот мальчишку… Ну, прощай!

— Куда вы! Сейчас будет готова шурпа, — попыталась остановить кузнеца Дильбар.

— Спасибо, пойду. Гость у меня, охотник.

На другое утро вопли и рыдания Дильбар оповестили соседей о выполнении приказа бека. Собралась толпа. Люди возмущались, громко бранили слугу бека.

На шум вышли Машраб и его друг охотник Силин.

Скуластый, плечистый нукер Норбай уговаривал!

— Ну чего шумите? Давно пора привыкнуть к порядку. Всем известно: есть земля — плати налоги. Знаешь ремесло — плати… Закон! А если лентяй не отказывается от земли и не хочет её обрабатывать — сам виноват. Три года Касым не платил налогов. Да и штраф за свою нечестивую веру тоже не внёс. Вот и приказано…

Норбай оторвал вцепившегося в одежду матери мальчика и передал его вышедшему кузнецу. Обращаясь к Силину, сказал:

— Тёмный народ, своей пользы не понимает. Будет женщина жить в тепле, сытно есть, а дом близко. Сможет забегать к мужу и ребёнку. Ну, айда! — прикрикнул он на Дильбар.

Та стихла, вытерла слёзы, накинула на голову свой старенький камзол.

Касым с поклоном обратился к Норбаю:

— Можно мне принести беку просьбу, чтобы взял в пастухи?

Тот почесал кнутовищем ногу и равнодушно сказал:

— Иди. Сегодня бек добрый…

Дильбар, подталкиваемая нукерами, засеменила к дому бека.

Следом поплёлся Касым.

К Силину подошёл гончар Аблакул:

— О-ёй, урус, плохо нам. Вчера мою сестру вдову угнали в арк, сегодня жену Касыма. А сколько наших детей попало в логово дракона — не сосчитать. Почему мы такие несчастные?

— Эй Аблакул! Не распускай язык, — пригрозил Норбай. — Разве не знаешь, что даже самого святого ишана Али Ша и того бек изгнал из Поршнифа?

Когда семья Касыма, сопровождаемая бековыми прислужниками, удалилась, седой высокий старик, старшина селения, подошёл к Силину и, приложив руки к животу, поклонился:

— Добро пожаловать, великий охотник. Что нового на белом свете? Как добыча?

— Добыча добрая, две косули и барс.

— Да сохранит аллах вашу жизнь, Опасна теперь охота на барсов. В арк не пожалуете?

— Что я там забыл?

— Наш мерген[28] Ирмат всегда приносит господину шкуру убитого зверя или кусок мяса.

— Старый вы человек, Абу-Бекнр, а речь как у малого ребёнка. Я вольный охотник, семья моя кочует в этих горах. Зачем же я буду платить дань беку? Вы сами его избаловали, он и тянет с вас…

Старик склонился к уху Силина, зашептал:

— Ваши слова драгоценны, словно бадахшанский лал[29]. Народ стонет под властью Бухары…

— Почтенный Абу-Бекир, зайдёмте к кузнецу, — пригласил охотник. — Людям, у которых на сердце много боли, есть о чём поговорить.

Они перешагнули порог невысокого строения. Внутри было бедно, но чисто. На разостланной кошме возле весёлого огонька, разведённого в очаге, играли Ильгар и пятилетняя Сагинэ, дочурка кузнеца.

— Садитесь, дорогие гости, — сказал радушно Машраб. — Сейчас Масуда подоит козу, завтракать будем.

На другом конце кошмы высился небольшой круглый столик. На нём стояла походная чернильница Силина и лежала тетрадь в клеёнчатом переплёте. Аксакал присел у столики и заглянул в тетрадь.

— Какие занятные рисунки в твоей книге! — воскликнул он удивлённо. — О-ёй, барс прыгает… точно живой!

— Эти рисунки сын Алёшка сделал. Все страницы разрисовал. Он у меня мастер на все руки, — с гордостью и теплотой ответил Силин.

— А ты что тут пишешь, друг? — спросил кузнец.

— Где нарисованы косули, я записал, где и когда убил их. Отмечаю их возраст, как живут. О барсе ещё не успел записать.

— Зачем это вам? — поинтересовался аксакал.

— Передаём в Ташкент. Там учёные люди собирают сведения о горах: какие растения, животные.

— Знание — это великая сила, — изрёк аксакал. Машраб кивнул, соглашаясь:

— У меня дважды жил старик дервиш. Вот человек… чуть не ушёл я с ним. Выучил меня читать, оставил вот эти две книги Навои и Улугбека. Мудрые, великие были люди. Много я, простой кузнец, узнал от них… да и дервиш кое-чему научил.

— Постой, Машраб, звали-то как дервиша? Не Сулейман-Ширази?

— Да. Он так называл себя.

— Это мой друг. Исходили мы с ним много троп. Живёт, как птица. Бродит, песни поёт…

— Он самый. Где теперь дервиш?

— В Ташкенте, у своего друга гостит. Любят его люди.

Разговор прервался — вошла Масуда, жена кузнеца. Невысокая и широкая в плечах, она казалась квадратной. Круглое лицо, обильно усеянное оспинками, приветливо и весело улыбалось. Она степенно поклонилась аксакалу, поставила большую чашку с молоком в нишу, налив две пиалки, стала поить детей. Ильгар жадно накинулся на вкусное молоко — ему редко приходилось пить его.

— Пей, пей, козлёночек, — погладила мальчика по голове Масуда. — Пей, расти сильным да смелым, вырастешь — женщин защищай, чтобы бек не загонял их в своё логово.

Машраб, усмехаясь в бороду, подмигнул своему другу: