Гнёт ее заботы

Сквозь пламенеющий свет он различил человека, стоящего за выступом скалы в восьми ярдах от него. Кроуфорд не мог разобрать, кто это был, но предположил, что у незнакомца будут такие же трудности с передвижением, как и у него, так что можно какое-то время не обращать на него или нее внимания.

Если же у него есть еще один пистолет, и в следующий раз он прицелится чуть удачнее, что ж, будет ли это на самом деле таким уж плохим концом?

Он снова повернулся к Джулии. Она шла вниз по склону, направляясь к нему и Байрону, и каким-то образом была способна идти свободно в сгустившемся воздухе… хотя Кроуфорду казалось, что она становилась все более прозрачной. Он спросил себя, не были ли подкатывающая к горлу тошнота и странная легкость в голове признаками надвигающейся паники.

Байрон, похоже, вовсе не слышал выстрела. ― Мне не нужно знать, как она умерла, ― сказал он задыхающимся голосом. ― Это я убил ее. Я совратил ее, будь я проклят! Вот что я пытался сказать тебе в тот день, когда посадил тебя в мою карету. Инцест… в этом не было ее вины, она никогда не отличалась твердостью, но вначале пыталась мне отказать. А затем я бросил ее одну в Англии с нашим ребенком… и моей ужасной бывшей женой.

Байрон нахмурился и стиснул зубы, и Кроуфорд понял, что он борется с отчаяньем, которое наводило психическое поле горы. ― Я уверен, это моя бывшая жена довела Августу до этого, ― в этом нет ни капли моей вины, будь оно проклято! Августа так меня любила, а этой ведьме, на которой меня угораздило жениться, больше некого теперь изводить.

Фантом был теперь в каких-нибудь нескольких ярдах, и это определенно была Джулия. Она смотрела прямо на Кроуфорда, и ее лицо внезапно застыло в выражении какой-то почти безумной ненависти. Он отступил назад и вскинул руку, его рукав заколыхался столь быстро, что на мгновение превратился лишенное очертаний расплывчатое пятно; и он бросился бы назад, туда, откуда они пришли и спустился или сверзся вниз в долину, где их дожидались Хобхаус и слуги, но Байрон поймал его за руку.

Фантом исчезал, становясь совершенно прозрачным, пока он смотрел на него широко раскрытыми глазами… пока свет вокруг наливался красным, а воздух густел. Теперь уже требовалось как следует поднапрячь мускулы, чтобы вдохнуть. А затем Джулия исчезла.

Но она лишь уступила дорогу чему-то другому ― плотный воздух звенел, предчувствуя его неотвратимое приближение. Кроуфорд попытался пробиться к месту, где они поднялись на вершину, но воздух теперь был слишком густым, чтобы в нем можно было двигаться ― он давил на ребра, словно проседая под громадным весом приближающегося существа.

Что-то обретало форму, но не на их вершине ― что-то непостижимо огромное и гораздо более далекое, простершееся на целые мили ― на пике Юнгфрау.

Словно сотворенные из мрака арочные своды сгущались в тускнеющем небе. И хотя призрачная фигура так и не обрела законченных очертаний, что-то в его крови, а быть может в каких-то немыслимо древних закоулках памяти, распознало в ней что-то женское и львиное. Существо склонилось над стоящей на вершине Венгерн троицей, заслонив собою все небо, и его враждебность была столь же ощутима, как разившийся вокруг холод.

Из глаз Кроуфорда брызнули слезы и словно желатиновые мошки повисли в воздухе.

Существо в воздухе заговорило, и голос его сотрясал затвердевший воздух, словно пришли в движение скальные массивы. ― Ответь на мою загадку или умри, ― сказало оно. После долгого молчания оно заговорило вновь. ― Кто ходил на четырех конечностях, когда солнечный свет еще не изменился, а теперь имеет две, но когда солнечный свет изменится вновь и свет уйдет, будет снабжен тремя?

Кроуфорд выдохнул и истощенный воздух облаком сгрудился перед ним, толкая его голову в обратном направлении.

― Четыре, две и три, ― сумел выговорить Байрон: ― Это… загадка… сфинкса. Даже в этом неверном красном свете, Кроуфорд ясно видел, каким бледным и осунувшимся было лицо Байрона. ― Мы стоим перед… сфинксом.

Кроуфорд заставил себя взглянуть вверх, на существо. Сфинкс казалась линзой, искривляющей своим присутствием линии магнитного поля. Она была теперь менее вещественной, чем в те дни, когда семь главных ворот Фив закрылись в ужасе перед ее гневом, те дни, когда она была увековечена в камне, возвышающемся на плато Гизы. Но она, очевидно, ни капли не утратила свою мощь, по крайней мере, в этих высокогорных районах.

Кроуфорд поборол захлестнувшую его волну самоуничижения и заставил себя вспомнить легенду. Эдип столкнулся со Сфинкс, и она спросила его, кто ходит на четырех ногах утром, на двух в полдень, и на трех ногах вечером. Если верить истории, правильный ответ «человек», который ползает во младенчестве, ходит на двух ногах в зрелом возрасте, и опирается на палку в старости. Он уже открыл рот, чтобы вытолкнуть из себя слово, но затем вдруг засомневался.