Гнёт ее заботы

Дикий хохот и ошеломленные раскачивания голов встретили эти слова, а затем один старик вызвал повторный взрыв смеха, заметив, что животный доктор, несомненно, как раз тот спутник, что нужен Байрону и Шелли. Но девушка, что задала вопрос, развернулась назад, резко, словно флюгер во внезапно налетевшем шторме, и на негнущихся ногах направилась к противоположной стене вестибюля. Там она рухнула на скамейку и в несколько крошечных поворотов шестерни спрятала лицо между ладоней.

После нескольких минут глубокого дыхания Джозефина Кармоди смогла, наконец, поднять голову.

Было потрясением узнать, что Майкл Кроуфорд был так близко ― это должен быть он, она наконец-то настигла его в этом далеком городе ― и шок от случившегося впервые за последние два месяца вытолкнул на поверхность личность Джозефины.

Большую часть из тех пятидесяти семи дней, что прошли после убийства Джулии, она пробыла фигуристой машиной, безрассудочно, автоматически следующей по пятам за Кроуфордом на восток, через Францию в Швейцарию. Машине случалось спать в канавах, есть отвратительную пищу и зарабатывать деньги, распахивая гидравлически приводимые в движение ноги перед состоятельными мужчинам, если те находили их привлекательными. При этом она не испытывала никаких угрызений совести по поводу того, что или зачем было сделано.

Несколько раз она становилась Джулией, и это было не так уж плохо. Когда она была Джулией, ей приходилось использовать деньги, любые какие имелись в наличии, чтобы покупать новую одежду и регистрироваться в отелях, где она приводила себя в порядок. Каждый раз она справлялась у стойки, не было ли каких-нибудь сообщений от ее мужа, Майкла Кроуфорда ― и каждый раз ей отвечали, что ничего не было, и она решала поспешить и встретить его «в следующей точке нашего маршрута».

Временами, когда она была Джулией, она писала жизнерадостные записки домой, своей матери, которая постоянно впадала в меланхолию, и была чрезвычайно опечалена тем, что ее единственная дочь вышла замуж и покинула родительский дом. Отец Джулии сказал ей, что мать до сих пор винит себя в смерти сестры-двойняшки Джулии, которая умерла при родах. Джулия считала, что это было так по-матерински, вся эта ужасная чувствительность ее пожилой матушки, но в тоже время так оторвано от жизни. Пожалуй, все могло обернуться гораздо хуже! Вторая двойняшка могла бы родиться живой и здоровой, но ценой смерти самой матери Джулии!

Именно с этой личностью Джулии она надеялась когда-нибудь прожить остаток своей жизни. Но ее время придет, только когда Джозефина или часовой механизм покончит, наконец, с Майклом Кроуфордом.

Лишь только, когда смерть примет его в свои объятья. Так как она едва ли могла жить в одном мире с человеком который… который сделал что-то, о чем для нее было невозможно даже подумать, что-то, что отрицало само существование Джулии. Кровать, насквозь пропитанная кровью, с лежащими на ней ужасными руинами плоти…

Она отдернула свой разум прочь от этого недопустимого воспоминания.

Когда Кроуфорд будет убит и стерт с лица земли, она сможет, наконец, расслабиться и быть Джулией. Она знала, что сможет это сделать ― ведь она так долго в этом упражнялась.

Она коснулась выпуклости под платьем, там, где был пистолет, и судорожно улыбнулась. Одновременно она поднялась и с четкостью, которой позавидовал бы даже солдат, промаршировала из вестибюля… тем не менее, несколько мужчин с беспокойством посмотрели ей вслед, а один маленький мальчик расплакался, когда она, словно большие ножницы, прошагала мимо.

* * *

Лишь когда опустилась ночь, Кроуфорд начал ощущать утрату холодной женщины.

Вначале он не мог понять, что его беспокоит ― он думал, что это ритмичные удары наконечника рапиры Байрона по деревянному силуэту на стене столовой, но когда он вышел с вином на балкон и взглянул вниз на темнеющее озеро, казалось, что даже щебет птиц и дуновения ветра, доносящиеся из фруктового сада, приводили его в нервное напряжение. Он осушил бокал и вернулся обратно за бутылкой. Еще дважды он наполнял и опустошал бокал и к концу уже знал, что ему нужно не опьянение. Не был он так же и голоден, и не больше обычного был обеспокоен сложившейся ситуацией.

Он стоял, прислонившись к ограждению, чувствуя как что-то все больше и больше на него давит, и гадал, не было ли его напряжение вызвано обычным сексуальным воздержанием… а затем осознал, что его на самом деле гложет. Он потерял ее, ее и ту оргазменную амнезию, что в течение трех недель освобождала его от невыносимых воспоминаний о лодке в бешеных волнах прибоя, о горящем доме и о немыслимо изуродованном теле на кровати.

Но она ушла и запретила преследовать ее… и в любом случае, он сам не хочет гнаться за нею. Он поклялся себе, что не хочет.