Гнёт ее заботы

― Весьма отвратительно. Шелли развернулся, положив руку на планку румпеля[124]. ― Тем не менее, я рад это слышать ― это означает, что тебе должен понравиться план, который я держу в голове. Видишь ли, у меня есть жена и дети ― к тому же я собираюсь развестись и жениться повторно; и моя сводная сестра, твоя жена, убьет всех этих людей, если сможет, точно так же, как она убила твою Джулию. Но она не может самостоятельно пересечь воду, особенно соленую воду ― она может переправиться лишь с помощью человека, с которым тесно связана; кровным родством как в моем случае или супружеством как в твоем. Для этого она и вышла за тебя, чтобы последовать за мной через канал…

― Неправда, ― сказал Кроуфорд.

Шелли с жалостью взглянул на него. ― Ну хорошо, это неправда. В любом случае, не хотел бы ты быть уверенным, что когда я вернусь в Англию, она останется здесь с тобой, а не переправится обратно со мной?

― Она не сделает этого, ― выплюнул Кроуфорд, его голос зазвенел от злобы. ― Ты себе льстишь. Убирайся в свою Англию ― она за тобой не последует.

― Может ты и прав, ― примирительно сказал Шелли. ― Да, думаю, ты прав. Но почему бы тебе не помочь мне сделать это надежным, просто объединиться со мной на время, для пары… операций. Ничего сложного, я уговорил свою жену сделать их, как раз перед тем, как покинул Англию в мае. Я просто хочу, чтобы ты…

― Мне нет нужды физически ее ко мне привязывать ― и я не буду оскорблять ее, и позорить себя попыткой это сделать.

Шелли пристально посмотрел на него, и, хотя было слишком темно, чтобы сказать с уверенностью, на его лице, казалось, было написано недоумение. ― Ну, хорошо. Ладно. Пусть будет так ― тогда как на счет того, чтобы узнать, заметь, узнать от ее брата, каких поступков тебе следует избегать, если ты хочешь ее удержать? Что она любит, что ненавидит?

― Мне это не нужно. Кроуфорд поднялся, раскачивая лодку. ― А еще я умею плавать.

Он нырнул за борт.

Вода в озере была холодной, и казалось, очистила его голову от лихорадочного самодовольства, что витало вокруг него словно удушливо горячий туман; сейчас это была почти паника. «Я должен вскарабкаться обратно на борт, ― подумал он, ― и выяснить, как не дать ей последовать за ним… а затем сделать все наоборот. Как я могу хотеть удержать ее? Боже мой, она же убила Джулию! А теперь ты почему-то»…

Он разбил поверхность воды, легкие вдохнули вечерний воздух, и все мысли о лодке вылетели из его головы. Перспектива проплыть несколько сотен ярдов[125], несмотря на надетые ботинки и пиджак, совсем его не пугала. Кроуфорд повернулся от лодки и уверенными тяжеловесным гребками поплыл к недавно покинутому берегу. За его спиной Шелли что-то кричал ему вслед, но Кроуфорда это совершенно не волновало.

Он продвигался вперед, и вода вокруг, казалось, обретала все большую плотность, становясь словно ртуть ― так что он плыл все выше и мог толкать себя вперед с меньшими усилиями, словно сама вода отторгала его. За его спиной поднялся теплый ветер, забираясь под одежду, проникая в волосы, и придавая ему дополнительный импульс. «Спасибо вам, ― подумал он, обращаясь к горам и небу. ― Спасибо вам моя новая семья».

Шелли пытался последовать за ним, но ветер над озером словно сошел с ума, и, в конце концов, он сдался и позволил парусу полоскаться свободно. Его ночное зрение ухудшилось с тех пор, как он использовал нож на своих нижних ребрах в 1811, но он все еще видел достаточно, чтобы различить широкий вихрь, который закручивал водяную пыль в смутно различимую воронку и сходился над удаляющимся, взбивающим воду бугром, где плыл его зять.

Две ослепительные молнии одновременно раскололи темное небо, одна вспыхнула на горизонте над Юрой, другая с противоположной стороны над Мон Блан. Несколько мгновений спустя над озером со всех сторон прокатились оглушительные раскаты, прозвучавшие для Шелли словно громогласный хохот гор.

* * *

Всю следующую неделю Кроуфорд ни разу не выходил наружу днем. Часто, когда солнце скрывалось за темными склонами Юры, он взбирался на скалистые предгорья, освещенные звездным светом, или спускался по крутым, усыпанным галькой тропинкам к берегу озера, а затем просто бесцельно бродил по пляжу. Он теперь остро чувствовал окружавшие его запахи и наслаждался пьянящими ароматами диких горных цветов, испытывая в тоже время непреодолимое отвращение к дыму, который в сумерках расползался по берегу, когда вернувшиеся рыбаки начинали жарить чесночные сосиски. Здесь не было других туристов, а местные жители его, похоже, сторонились, так что дни его проходили в полном молчании.

Воспоминания о прошлой жизни утратили свою неистовую силу ― единственное, что теперь его занимало, это вернуться в свою комнату до полуночи, до того как она придет к нему.